Ю. И. Айхенвальд
Тургенев
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/turgenev/aihenv_turgenev.html.
Тому, кто пережил свою молодость, как-то жгуче и больно возвращаться к Тургеневу после
долгой разлуки с его заветными страницами. Ведь жизнь успела заслонить его, изящного рассказчика,
его, старомодного, и невольно зарождается предчувствие, что, при новом восприятии, его произведения
не сохранят всего своего прежнего благоухания - и не по вине одного только вопринимающего. И
действительно, друг нашей доверчивой юности, такой желанный в те дни, когда нам были новы все
впечатления бытия, светлое воспоминание прошлого, Тургенев в это прошлое и уходит. На нем видно,
как состарились мы и он.
В значительной мере это объясняется тем, что тогда, в прежние нетребовательные годы, мы не
замечали его существенных недостатков и за нежной дымкой его очарований, за романтической группой
его героинь, за всей этой прекрасной женственностью не слышали отзвука литературы. Теперь же она
предстает перед нами, и явно для нас, как много Тургенев сочиняет, выдумывает и как в нем истинного
творца побеждает беллетрист. Он пишет свои новеллы так, как если бы жизнь сама была новеллой. Он
всегда заканчивает, между тем как жизнь и конец - понятия несовместимые. Он досказывает и сообщает
нам судьбу даже самого второстепенного, мимолетного персонажа и тем как бы исполняет свой
писательский долг перед ними; и когда он ставит точку и завершает рассказ, он успокаивается, он
думает, что завершил и душу. Это связано с его постоянной наклонностью к округлению и
симметричности. Когда же он не знает, как и чем закончить, он, в своих художественных силах всегда
ограниченный, разрубает гордиев узел и заставляет своего героя на самом интересном месте его жизни
умереть. Так он сделал с Базаровым, с Инсаровым, и напрасно он оправдывается тем, что героическая
смерть Базарова только достойно восполнила его нравственный облик: читатели предпочли бы героя
живого. И у Инсарова болезнь - момент случайный, но удобный для автора. И "лишний человек" тоже
больше прав имел бы на звание лишнего, если бы он не умер так безвременно; впрочем, и сам писатель
как бы понимает это, вкладывая в уста Чулкатурина такие слова: "уничтожаясь, я перестаю быть
лишним". Тургенев всегда и начинает. Никто не обходится у него без биографии или формуляра; для них
он прерывает нить повествования, так что и герои, и читатели не раз стоят-дожидаются, пока он кончит,
пока он вернется из той старины, когда, в княжение Василия Темного, родоначальник Лаврецких выехал
из Пруссии...
Тургенев не глубок. И во многих отношениях его творчество - общее место. Если Страхов, с
чьих-то слов, назвал его страницы акварелью, то это верно не только в смысле его литературной манеры,
его внешней мягкости, его отделанного слога, но и по отношению к внутренней стороне его
писательства. Есть сюжеты и темы, которых нельзя и которые грешно подвергать акварельной
обработке. А он между тем говорит обо всем, у него и смерть, и ужас, и безумие, но все это сделано
поверхностно и в тонах слишком легких. Он вообще легко относится к жизни, и почти оскорбительно
видеть, как трудные проблемы духа складно умещает он в свои маленькие рассказы, точно в коробочки.
Он знает, какие есть возможности и глубины в человеке, знает все страсти и даже мистерии, и почти все
их назвал, перечислил, мимолетно и грациозно коснулся их и пошел дальше, например от
подвижничества (в "Странной истории") - к своим излюбленным романам. Турист жизни, он все
посещает, всюду заглядывает, нигде подолгу не останавливается и в конце своей дороги сетует, что путь
окончен, что дальше уже некуда идти. Богатый, содержательный, разнообразный, он не имеет, однако,
пафоса и подлинной серьезности. Его мягкость - его слабость. Он показал действительность, но прежде
вынул из нее ее трагическую сердцевину. В той сфере общественности, где "Записками охотника"
Тургенев стяжал себе особенно ценимые публицистической критикой заслуги, он в самом деле дорог
тем, что до 19 февраля освободил крестьян: он их своим описанием дифференцировал, он в их общей и
для многих безличной массе распознал отдельные физиономии, разнообразные души, но самое
крепостничество и кровь, позорную эпопею рабства, сумел написать все той же ровной и безобидной
акварелью. Он, "не думав долго", согласился смотреть на казнь Тропмана и подробно изобразил ее; а
герои его "Жида" улыбались невольно, когда Гиршеля тащили на виселицу: так странны и уродливы
были его телодвижения, крики, прыжки... Тургенева легко читать, с ним легко жить - он никогда не
испугает, не ужаснет, какие бы страшные истории он вам ни поведал. Плавный, занятный, такой
безукоризненный в форме, тщательно выписывая детали, он удобен. У него - рассказ для рассказа. Он не
Стр.1