Ю. И. Айхенвальд
Некрасов
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/nekrasov/aihenv_nekras.html.
При разборе поэзии Некрасова часто говорят о нем как о человеке и выносят ему суровый
приговор, - правда, не суровее того, каким он осудил себя сам:
Не придумать им казни мучительней
Той, которую в сердце ношу.
Мы же не будем касаться его личности, потому что она умерла и в русском обществе живут не
его пороки и недостатки, а его стихотворения. Однако и не выходя за пределы последних, слишком легко
заметить, что он явственно и болезненно видел ту пропасть, какая отделяла его идеалы и мечты от его
действительности. Может быть, это и придало многим его стихам оттенок искренней меланхолии,
благородной печали. Он не скрыл в своих произведениях, что его глодала тяжкая болезнь: он не уважал
самого себя. Он страдал от себя, болел собою. Его лирические строфы показывают, как ужас
самопрезрения проникал в его душу, как изнывал писатель в неисцелимой тоске и, словно ребенок, ждал
и жаждал спасения от матери, со стороны. "Выводи на дорогу тернистую!.." Но, разумеется, на
тернистую дорогу не выводят, а выходят. И со стороны не могло явиться того, чего не было в сердце и
воле самого поэта, так что до конца дней своих томился Некрасов от горькой неудовлетворенности, от
того, что он не мог прямо и смело смотреть в глаза своей взыскательной совести и в жизненной вялой
дремоте "заспал" свою душу. Он не взошел на вершину собственных требований и погрязал внизу, в
житейской тине, полный отчаяния, слез и стыда. Он, по своему выражению, остывал, черствел с каждым
годом; "хорошо умереть молодым", но Некрасов пережил свою моральную молодость. Правда, он хранил
поблекшие цветы с ее могилы и хотел спастись этим советом:
А станешь стареться, нарви
Цветов, растущих на могилах,
И ими сердце обнови.
Но одними могилами жить нельзя, сердцу нет обновления, и "бог старости, неумолимый бог"
старости не столько физической, сколько нравственной, все более и более осыпал его голову сединой,
делал его больным и угрюмым, покрывал его когда-то пламенную душу серым пеплом безразличия.
Сама муза отвернулась от него, и, поэт, он пережил высшее горе поэта - музу неблагосклонную, музу
разлюбившую:
И муза вовсе отвернулась,
Презренья горького полна.
......................................
Жизнью измят я... и скоро я сгину...
.......................................
И про убитую музу мою
Я похоронные песни пою.
Что же, разве Некрасов представляет в этом смысле какое-нибудь разительное исключение, разве
только ему одному присуще это одеревенение, эти медленные и длительные похороны самого себя, когда
"каждый день" становится "убийцей какой-нибудь мечты"? Разве не все мы делаемся менее и менее
впечатлительны к добру и злу и у многих ли душа не превратилась в равнодушие? Наконец, разве он не
мог найти себе оправдания и облегчения в словах великого Пушкина, что вне минут художественного
творчества поэт ничтожнее всех детей мира?
На это надо сказать, что, действительно, Некрасов нисколько не был хуже других, и этот
каявшийся преступник, поэт покаяния, этот страстный поклонник дяди Власа с его веригами если и не
мог оправдаться на внутреннем Страшном суде, перед самим собою, то уже наверное имел право
смотреть в глаза "нам, другим". Если укоризненно взирали на него со стен чужие портреты, то это были
Стр.1