«И милость к падшим призывал…»
У Анатолия Приставкина есть черта, довольно резко выделяющая его
даже на сегодняшнем литературном фоне, талантами отнюдь не
обделенном. <...> Трепетная, дышащая
человечность, захватывающая читателя, едва он только прикасается к его
книгам. <...> Та мера душевной открытости, какого-то детского, простодушного
принятия Божьего мира, подделать которую невозможно. <...> Помнится, как двадцать лет назад, когда в журнале «Знамя»
напечатана была безусловно лучшая повесть А. Приставкина <...> «Ночевала
тучка золотая», люди передавали ее из рук в руки (тогда все были
повально охвачены эпидемией чтения), и на лицах появлялась
удивительная просветленность. <...> Хотя настоящая литература – как ее тогда называли,
«возвращенная», издавалась с невиданным размахом. <...> А ведь рассказывалось в повести о вещах тяжелейших. <...> Жестокая правда
буквально хлестала со страниц книги. <...> Да, ребята-детдомовцы,
обовшивевшие, оборванные, оголодавшие, знают, что на всем свете никого
у них нет, надеяться им не на кого, а значит, дай только Бог удали и сил,
чтобы стырить на рынке половчее чудо невиданное – белый пшеничный
батон – да рвануть с ним что есть мочи. <...> Да, они, эти ребята, и писателям не
верят, даже самым великим. <...> , родившийся в 1931 году, и был в начале войны
именно таким – изголодавшимся, измученным, похоронившим мать
десятилетним мальчишкой. <...> Если мы
говорим о тридцати миллионах погибших (или даже больше – точной
цифры никто не знает), то должны понимать, что и сироты военные тоже
исчисляются миллионами. <...> Горем сиротским, а заодно и материнским, и
сестринским, и дочерним, насквозь пропитана наша земля. <...> 1
Я все-таки не знаю, откуда в людях, которым жизнь на горести не
поскупилась, произрастает порой такая невероятно обостренная
совестливость. <...> Ведь они на собственной шкуре испытали такое озверение,
оскотинивание людей, которое <...>
«И_милость_к_падшим_призывал…»_О_творчестве_Анатолия_Приставкина.pdf
«И милость к падшим призывал…»
У Анатолия Приставкина есть черта, довольно резко выделяющая его
даже на сегодняшнем литературном фоне, талантами отнюдь не
обделенном. Есть-то есть, и очень даже заметная, а вот сформулировать ее
трудновато.
Однако попробую.
Пожалуй, это – тончайший нравственный слух. Трепетная, дышащая
человечность, захватывающая читателя, едва он только прикасается к его
книгам. Та мера душевной открытости, какого-то детского, простодушного
принятия Божьего мира, подделать которую невозможно.
Помнится, как двадцать лет назад, когда в журнале «Знамя»
напечатана была безусловно лучшая повесть А. Приставкина «Ночевала
тучка золотая», люди передавали ее из рук в руки (тогда все были
повально охвачены эпидемией чтения), и на лицах появлялась
удивительная просветленность. Как отсвет тепла, пронизывающего
повесть. Хотя настоящая литература – как ее тогда называли,
«возвращенная», издавалась с невиданным размахом.
А ведь рассказывалось в повести о вещах тяжелейших. И тяжесть эту
А. Приставкин отнюдь не сглаживал, не приукрашивал. Жестокая правда
буквально хлестала со страниц книги. Да, ребята-детдомовцы,
обовшивевшие, оборванные, оголодавшие, знают, что на всем свете никого
у них нет, надеяться им не на кого, а значит, дай только Бог удали и сил,
чтобы стырить на рынке половчее чудо невиданное – белый пшеничный
батон – да рвануть с ним что есть мочи. Да, они, эти ребята, и писателям не
верят, даже самым великим. В каком-то отрывке из Толстого, читанном
учительницей на уроке, услыхали они, что стареющий Кутузов с неохотой,
с отвращением ест цыплячье крылышко. «Да они бы тотчас за косточку
обглоданную от того крылышка побежали бегом куда угодно!» Такого
голода в писательском кабинете, в сытости и холе, не выдумаешь. Его
пережить надо. Детдомовцем надо побыть. И в самые страшные – в
военные - годы.
А. Приставкин, родившийся в 1931 году, и был в начале войны
именно таким – изголодавшимся, измученным, похоронившим мать
десятилетним мальчишкой. Жизнь беспощадно погоняла его по детдомам
и интернатам. Ему только в одном повезло: отец, хоть и израненный, всетаки
с фронта вернулся, что само по себе было делом редчайшим. Если мы
говорим о тридцати миллионах погибших (или даже больше – точной
цифры никто не знает), то должны понимать, что и сироты военные тоже
исчисляются миллионами. Горем сиротским, а заодно и материнским, и
сестринским, и дочерним, насквозь пропитана наша земля.
1
Стр.1