Николай Болдырев
Пьяная мысль
Кантемир. Белинский. Добролюбов. Писарев. Гончаров: Биогр. повествования / Сост., общ. ред. и
послесл. Н.Ф. Болдырева.-- Челябинск: "Урал", 1997.-- (Жизнь замечательных людей. Биографическая бка
Ф. Павленкова; Т. 20).
OCR Бычков М. Н.
"Чтобы изобразить человека, надо полюбить его -- узнать. Грибоедов любил Фамусова, уверен,
что временами больше, чем Чацкого. Гоголь любил Хлестакова и Чичикова -- особенно. Пришли
Белинские и сказали, что Грибоедов и Гоголь "осмеяли"... Отсюда -- начало порчи русского сознания -языка,
подлинной морали, религиозного сознания, понятия об искусстве, вплоть до мелочи -- полного
убийства вкуса".
А. Блок
1
Как видим, Ю. Айхенвальд отнюдь не одинок в своей резкой оценке писаний и стиля жизни
"неистового Виссариона". Сжатая, как пружина, характеристика Блока подобна удару самурайского меча -
- столь она сокрушительна. Порча русского сознания, религиозного сознания -- какая вина может быть
больше этой? И сказано это на таком пределе боли, в записных книжках, для себя... Но, впрочем, что
удивительного, если Блок к тому времени уже знал результат всего этого тщеславно-горделивого кипения
умов... Ведь Белинский -- символ целой когорты, целого направления, некоего типа мышления. Ведь Блок
так и пишет -- "пришли Белинские", значит, нечто вроде ментального вируса ворвалось в русское
пространство.
Русская мысль, не имевшая основательной и долговременной культурной оснастки, отвязавши
себя от православной философской традиции, пустилась в загул самочинного, эйфорически себя
возбуждающего "кипенья". Услаждения себя свободой слова. Страсть к "переоценке всех ценностей"
охватила чуть ли не каждого гимназиста. Едва ли не каждый гимназист мечтал о славе Белинского и
Писарева. Что уж говорить, если Флорентий Павленков и его окруженье смотрели на Дмитрия Ивановича
буквально как на божество (читайте "коечтоки" об авторах в этом же томе)!
Что за этим стояло? Быть может, опьяненность анархической свободой словоизверженья,
демонической смелостью сокрушения авторитетов; быть может, опьяненность от тайной догадки, что
именно сознание, внутренние его установки творят реальную жизнь; следовательно, манипулируя
словами, позволив себе полную дерзость (а уж чего-чего, а дерзости у шестидесятников хватало!), можно
управлять общественными процессами...
Да, конечно же, за всей этой опьяненностью "идеалами", "прогрессом", "знанием" стояла
опьяненность от острого запаха едва ли не идущей в руки власти. Именно воля к власти делала
шестидесятников столь страстными, столь жесткими, столь умственно-пьяными.
Русская литература и культура -- цветок, выросший меж бездн, поскольку устойчивой культурной
почвы в России не было. Культура, в европейском смысле этого слова, в России всегда была некой
роскошью, окруженной морем нищеты и достаточно равнодушного к "миру сему" произрастанья. И когда,
с конца XVIII века, образовалась внезапная "культурная щель", в жизнь вошло сословие вольных людей,
обладающих свободным временем и возможностью культурной ассимиляции европейского опыта,-мгновенно
вырос чудный цветок, в 150 лет преобразивший самосознание нации. Однако цветок этот столь
не укоренен был в грубой черноземной стихии русской жизни, что своим бытием лишь подчеркивал
безнадежную пропасть между русским "словом" и русским "делом". Русская литература двигалась в своих
собственных, аристократических ритмах. И вот однажды, и вероятнее всего случилось это именно в
шестидесятые годы, произошел роковой разрыв внутри самого "слова"... Писатели и критики возомнили
себя пророками и духовными вождями нации, вместо того, чтобы отдать "Богу Богово, а кесарю
Стр.1