МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РФ
ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ
ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ
ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ
«ВОРОНЕЖСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ
УНИВЕРСИТЕТ»
ВЕЧНЫЕ ОБРАЗЫ МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Учебно-методическое пособие
Составитель
О.В. Тихонова
Воронеж
Издательский дом ВГУ
2016
1
Стр.1
Содержание
ТЕМА 1. ГАМЛЕТ И ДОН КИХОТ КАК ВЕЧНЫЕ ОБРАЗЫ
В РУССКОЙ КРИТИКЕ XIX В. ....................................................................... 4
И.С. Тургенев ГАМЛЕТ И ДОН-КИХОТ (1860) ............................................. 4
ТЕМА 2. ТРАКТОВКА ОБРАЗА ДОН ЖУАНА
В РУССКОЙ КРИТИКЕ И В ПОЭЗИИ СЕРЕБРЯНОГО
ВЕКА ................................................................................................. 11
К. Д. Бальмонт. ТИП ДОН ЖУАНА В МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
(1903) .................................................................................................................. 11
ТЕМА 3. ОБРАЗ ФАУСТА В РУССКОЙ ПОЭЗИИ XX ВЕКА ................... 17
3
Стр.3
ма случайно. Глубокая психологическая черта, за которую многие даже умные,
но близорукие люди дерзали осуждать Шекспира! А Дон-Кихот, бедный,
почти нищий человек, без всяких средств и связей, старый, одинокий,
берет на себя исправлять зло и защищать притесненных (совершенно ему
чужих) на всем земном шаре. Что нужды, что первая же его попытка освобождения
невинности от притеснителя рушится двойной бедою на голову
самой невинности... Комическая оболочка этих образов не должна отводить
наши глаза от сокрытого в них смысла. Кто, жертвуя собою, вздумал бы
сперва рассчитывать и взвешивать все последствия, всю вероятность пользы
своего поступка, тот едва ли способен на самопожертвование. С Гамлетом
ничего подобного случиться не может: ему ли, с его проницательным,
тонким, скептическим умом, ему ли впасть в такую грубую ошибку! Нет, он
не будет сражаться с ветряными мельницами, он не верит в великанов... но
он бы и не напал на них, если бы они точно существовали. < > ... Потому
нам кажется, что главное дело в искренности и силе самого убежденья... а
результат – в руке судеб. Они одни могут показать нам, с призраками ли мы
боролись, с действительными ли врагами, и каким оружием покрыли мы
наши головы... Наше дело вооружиться и бороться.
Замечательны отношения толпы, так называемой людской массы, к
Гамлету и Дон-Кихоту. Полоний представитель массы перед Гамлетом,
Санчо-Панса – перед Дон-Кихотом. Полоний – дельный, практический,
здравомыслящий, хотя в то же время ограниченный и болтливый старик. Он
отличный администратор, примерный отец; вспомните его наставления сыну
своему Лаэрту при отъезде того за границу, – наставления, которые могут
поспорить в мудрости с известными распоряжениями губернатора Санчо-Пансы
на острове Баратария. Для Полония Гамлет не столько сумасшедший,
сколько ребенок… < > Полоний ни на волос не верит Гамлету, и
он прав; со всей свойственной ему ограниченной самонадеянностью он
приписывает блажь Гамлета его любви к Офелии, и в этом он, конечно,
ошибается; но он не ошибается в оценке его характера. Гамлеты точно бесполезны
массе; они ей ничего не дают, они ее никуда вести не могут, потому
что сами никуда не идут. Да и как вести, когда не знаешь, есть ли земля
под ногами? Притом же Гамлеты презирают толпу. Кто самого себя не уважает
– кого, что́ может тот уважать? Да и стоит ли заниматься массой? Она
так груба и грязна! а Гамлет – аристократ, не по одному рождению.
Совсем другое зрелище представляет нам Санчо-Панса. Он, напротив,
смеется над Дон-Кихотом, знает очень хорошо, что он сумасшедший, но
три раза покидает свою родину, дом, жену, дочь, чтобы идти за этим сумасшедшим
человеком, следует за ним повсюду, подвергается всякого рода
неприятностям, предан ему по самую смерть, верит ему, гордится им и рыдает
коленопреклоненный у бедного ложа, где кончается его бывший господин.
Надеждою на прибыль, на личные выгоды – этой преданности объ6
Стр.6
яснить нельзя; у Санчо-Пансы слишком много здравого смысла; он очень
хорошо знает, что, кроме побоев, оруженосцу странствующего рыцаря почти
нечего ожидать. Причину его преданности следует искать глубже; она,
если можно так выразиться, коренится в едва ли не лучшем свойстве массы,
в способности счастливого и честного ослепления (увы! ей знакомы и другие
ослепления), в способности бескорыстного энтузиазма, презрения к
прямым личным выгодам, которое для бедного человека почти равносильно
с презрением к насущному хлебу. Великое, всемирно-историческое свойство!
Масса людей всегда кончает тем, что идет, беззаветно веруя, за теми
личностями, над которыми она сама глумилась, которых даже проклинала и
преследовала, но которые, не боясь ни ее преследований, ни проклятий, не
боясь даже ее смеха, идут неуклонно вперед, вперив духовный взор в ими
только видимую цель, ищут, падают, поднимаются, и наконец находят... А
Гамлеты ничего не находят, ничего не изобретают и не оставляют следа за
собою, кроме следа собственной личности, не оставляют за собою дела.
Они не любят и не верят; что же они могут найти? … Гамлеты всё только
собою заняты; они одиноки, а потому бесплодны.
Но возразят нам: «Офелия? разве Гамлет ее не любит?». Поговорим о
ней – и, кстати, о Дульцинее. В отношениях наших двух типов к женщине
есть также много знаменательного.
Дон-Кихот любит Дульцинею, несуществующую женщину, и готов
умереть за нее… Он любит идеально, чисто, до того идеально, что даже не
подозревает, что предмет его страсти вовсе не существует; до того чисто,
что, когда Дульцинея является перед ним в образе грубой и грязной мужички,
он не верит свидетельству глаз своих и считает ее превращенной злым
волшебником. < > Чувственности и следа нет у Дон-Кихота; все мечты его
стыдливы и безгрешны, и едва ли в тайной глубине своего сердца надеется
он на конечное соединение с Дульцинеей, едва ли не страшится он даже
этого соединения!
А Гамлет, неужели он любит? Неужели сам иронический его творец,
глубочайший знаток человеческого сердца, решился дать эгоисту, скептику,
проникнутому всем разлагающим ядом анализа, любящее, преданное сердце?
Шекспир не впал в это противоречие, и внимательному читателю не
стоит большого труда, чтобы убедиться в том, что Гамлет, человек чувственный
и даже втайне сластолюбивый…, что Гамлет, говорим мы, не любит,
но только притворяется, и то небрежно, что любит. < > Чувства его к
Офелии, существу невинному и ясному до святости, либо циничны < >, либо
фразисты < >. Все его отношения к Офелии опять-таки для него не что
иное, как занятие самим собою, и в восклицании его: «О нимфа! помяни
меня в своих святых молитвах», мы видим одно лишь глубокое сознание
собственного болезненного бессилия – бессилия полюбить, – почти суеверно
преклоняющегося перед «святыней чистоты».
7
Стр.7
Но довольно говорить о темных сторонах гамлетовского типа, о тех
сторонах, которые именно потому нас более раздражают, что они нам ближе
и понятнее. Постараемся оценить то, что в нем законно и потому вечно.
В нем воплощено начало отрицания, то самое начало, которое другой великий
поэт, отделив его от всего чисто человеческого, представил нам в образе
Мефистофеля. Гамлет тот же Мефистофель, но Мефистофель, заключенный
в живой круг человеческой природы; оттого его отрицание не есть зло
– оно само направлено противу зла. Отрицание Гамлета сомневается в добре,
но во зле оно не сомневается и вступает с ним в ожесточенный бой. < >
Но в отрицании, как в огне, есть истребляющая сила – и как удержать эту
силу в границах, как указать ей, где ей именно остановиться … < >
И вот, с одной стороны стоят Гамлеты мыслящие, сознательные, часто
всеобъемлющие, но также часто бесполезные и осужденные на неподвижность;
а с другой – полубезумные Дон-Кихоты, которые потому только и
приносят пользу и подвигают людей, что видят и знают одну лишь точку,
часто даже не существующую в том образе, какою они ее видят. Невольно
рождаются вопросы: неужели же надо быть сумасшедшим, чтобы верить в
истину? и неужели же ум, овладевший собою, по тому самому лишается
всей своей силы?
Далеко бы повело нас даже поверхностное обсуждение этих вопросов.
Ограничимся замечанием, что в этом разъединении, в этом дуализме, о
котором мы упомянули, мы должны признать коренной закон всей человеческой
жизни; вся эта жизнь есть не что иное, как вечное примирение и
вечная борьба двух непрестанно разъединенных и непрестанно сливающихся
начал. < > Гамлеты суть выражение коренной центростремительной силы
природы, по которой всё живущее считает себя центром творения и на всё
остальное взирает как на существующее только для него < >. Без этой центростремительной
силы (силы эгоизма) природа существовать бы не могла,
точно так же как и без другой, центробежной силы, по закону которой всё
существующее существует только для другого (эту силу, этот принцип преданности
и жертвы, освещенный, как мы уже сказали, комическим светом…
этот принцип представляют собою Дон-Кихоты). Эти две силы косности и
движения, консерватизма и прогресса, суть основные силы всего существующего.
Они объясняют нам растение цветка, и они же дают нам ключ к
уразумению развития могущественнейших народов.
< > Нам известно, что из всех произведений Шекспира едва ли не самое
популярное – «Гамлет». Эта трагедия принадлежит к числу пьес, несомненно
и всякий раз наполняющих театр. При современном состоянии нашей
публики, при ее стремлении к самосознанию и размышлению, при ее сомнении
в самой себе и ее молодости – это явление понятно; но, не говоря о
красотах, которыми преисполнено это, быть может, замечательнейшее произведение
новейшего духа, нельзя не удивляться гению, который, будучи
8
Стр.8
сам во многом сродни своему Гамлету, отделил его от себя свободным
движением творческой силы – и поставил его образ на вечное изучение потомству.
Дух, создавший этот образ, есть дух северного человека, дух рефлексии
и анализа, дух тяжелый, мрачный, лишенный гармонии и светлых
красок, не закругленный в изящные, часто мелкие формы, но глубокий,
сильный, разнообразный, самостоятельный, руководящий. Из самых недр
своих извлек он тип Гамлета и тем самым показал, что и в области поэзии,
как и в других областях народной жизни, он стоит выше своего чада, потому
что вполне понимает его.
Дух южного человека опочил на создании Дон-Кихота, дух светлый, веселый,
наивный, восприимчивый, не идущий в глубину жизни, не обнимающий,
но отражающий все ее явления. Мы не можем здесь противиться
желанию – не провести параллель между Шекспиром и Сервантесом, а
только указать на некоторые точки различия и сходства между ними. Шекспир
и Сервантес, подумают иные, какое же тут может быть сравнение? < >
Бесспорно, Шекспир подавляет Сервантеса – и не его одного – богатством и
мощью своей фантазии, блеском высочайшей поэзии, глубиной и обширностью
громадного ума; но вы не найдете в романе Сервантеса ни натянутых
острот, ни неестественных сравнений, ни приторных кончетти; вы также не
встретите на его страницах этих отрубленных голов, вырванных глаз, всех
этих потоков крови, этой железной и тупой жестокости, грозного наследия
средних веков, варварства, медленнее исчезающего в северных, упорных
натурах; а между тем Сервантес, как и Шекспир, был современник Варфоломеевской
ночи; < > Средние века сказались в «Дон-Кихоте» отблеском
провансальской поэзии, сказочной грацией тех самых романов, над которыми
Сервантес так добродушно посмеялся и которым сам же заплатил последнюю
дань в «Персилесе и Сигизмунде». Шекспир берет свои образы
отовсюду – с неба, с земли – нет ему запрету; ничто не может избегнуть его
всепроникающего взора; он исторгает их с неотразимой силой, с силой орла,
падающего на свою добычу. Сервантес ласково выводит перед читателем
свои немногочисленные образы, как отец своих детей; он берет только
то, что близко ему, но это близкое так ему знакомо! Всё человеческое кажется
подвластным могучему гению английского поэта; Сервантес черпает
свое богатство из одной своей души, ясной, кроткой, богатой жизненным
опытом, но не ожесточенной им: недаром в течение семилетнего тяжкого
плена Сервантес учился, как он сам говорил, науке терпенья; круг, ему подвластный,
теснее шекспировского; но в нем, как и в каждом отдельном живом
существе, отражается всё человеческое. Сервантес не озарит вас молниеносным
словом; он не потрясает вас титанической силой победоносного
вдохновения; его поэзия – не шекспировское, иногда мутное море, это –
глубокая река, спокойно текущая между разнообразными берегами; и понемногу
увлеченный, охваченный со всех сторон ее прозрачными волнами,
9
Стр.9
читатель радостно отдается истинно эпической тишине и плавности ее течения.
Воображение охотно вызывает пред собою образы обоих современников-поэтов,
которые и умерли в один и тот же день, 26 апреля 1616 года.
< > Счастливы страны, среди которых возникают такие люди, учители современников
и потомков!...
Кончая наш далеко не полный этюд, мы просим позволения сообщить
вам еще несколько отдельных замечаний.
< > Дон-Кихот… истинный гидальго… Простота его манер происходит
от отсутствия того, что мы бы решились назвать не самолюбием,
а самомнением; Дон-Кихот не занят собою и, уважая себя и других, не думает
рисоваться; а Гамлет < > тревожен, иногда даже груб, позирует и глумится.
Зато ему дана сила своеобразного и меткого выражения, сила, свойственная
всякой размышляющей и разрабатывающей себя личности – и потому
вовсе недоступная Дон-Кихоту. Глубина и тонкость анализа в Гамлете,
его многосторонняя образованность …развили в нем вкус почти непогрешительный.
Он превосходный критик; советы его актерам поразительно
верны и умны; чувство изящного почти так же сильно в нем, как чувство
долга в Дон-Кихоте.
Дон-Кихот глубоко уважает все существующие установления, религию,
монархов и герцогов, и в то же время свободен и признает свободу других.
Гамлет бранит королей, придворных – и в сущности притеснителен и нетерпим.
Дон-Кихот
едва знает грамоте, Гамлет, вероятно, вел дневник. ДонКихот,
при всем своем невежестве, имеет определенный образ мыслей о государственных
делах, об администрации; Гамлету некогда, да и незачем
этим заниматься < >.
Гамлет при случае коварен и даже жесток. < > Гамлет от малейшей неудачи
падает духом и жалуется; а Дон-Кихот, исколоченный галерными
преступниками до невозможности пошевельнуться, нимало не сомневается
в успехе своего предприятия. < > Почему и нам не думать, что некоторая
доля смешного неминуемо должна примешиваться к поступкам, к самому
характеру людей, призванных на великое новое дело, как дань, как успокоительная
жертва завистливым богам? А все-таки без этих смешных ДонКихотов,
без этих чудаков-изобретателей не подвигалось бы вперед человечество
– и не над чем было бы размышлять Гамлетам.
Да, повторяем: Дон-Кихоты находят – Гамлеты разрабатывают. Но как
же, спросят нас, могут Гамлеты что-нибудь разрабатывать, когда они во всем
сомневаются и ничему не верят? На это мы возразим, что, по мудрому распоряжению
природы, полных Гамлетов, точно так же как и полных ДонКихотов,
нет: это только крайние выражения двух направлений, вехи, выставленные
поэтами на двух различных путях. К ним стремится жизнь, никогда
их не достигая. Не должно забывать, что как принцип анализа доведен в
10
Стр.10