Иванова, чувствуется, что Рим для этих российских надомников —не далекая, прекрасная местность, полная земной и духовной красоты, и даже не средоточие их поисков истины и мудрости, а — прародина. <...> В этих немногих,, одержанных, предельно насыщенных .строчках — чистая поэзия, плод опыта и средоточия целой жизни. <...> Мартерстно сливается в них с трепещущей чуткостью к искусству и природе и с бездонным умиротворением перед лицом воплощенной вечности. <...> САД КОРСИНИ Уж были сумерки, когда приэджтник впустил меня в пуютьшный сад Корсики,— темнели призрачнее кущи пиний и пахли ароматней. <...> 1 Я прежде не бывал в саду Корсини, пустынной тишины его не слушал. <...> Но этот пщёск чреду .времен нарушил, и всё казалось ныне вокруг меня таким давно знакомым — стволы гигантских пальм с корой косматой и в заросли: увечный мрамор, статуй, и в тине водоемы. <...> По мысли эти ра&мьгшления о бренное сти всего земного >— .лишь общие места. <...> Но поэзия ггредпочитает общие места книжной премудрости. <...> Ей ближе Ронеар или Державин, чем глубокомысленные, но тяжеловатые сонеты Вильгельма фон Гумбольдта или «научная» поэзия Сюлли Прюдома. <...> Райе 247 Необычайная книга Это необычайная книга о необычайном человеке. <...> Писатель Ремизов намеч:ен в ней как бы .акварельными .очертаниями, и меньше всего в книге ют литературного разбора его творчества. <...> 329. ным» др корца qBOMx дней был и Ремизов. <...> Необычайная книга: в начале очерк о последних (1940-1957) годах жизни Ремизова, потом, — ©го родословная, его детство и молодость .(.составлено ив обрывков разговоров с -писателем, и .отдельные ремивовекйе фразы влеплены, как куски мозаики), его дальнейшие жизненные странствия; затем идет третья глава: «Наблюдения, воспоминания, мысли, сомнения». <...> А затем — на все остальные две трети книги — только Ремизов — в выдержках ив егр тетрадок «Как научиться писать», в надписях, сделанных им на книгах Серафимы Павловны Ремизовой, в записях его вь(сказьгоаний, в записях в дневник, вплоть до <...>