Георгий Мейер Хождение по мукам (Опыт медленного чтения) Теперь не Раскольников шел к жизни, в жажде своевольно овладеть ею, но сама жизнь негаданно и нецрошенно шла к нему, напирая со всех сторон. <...> Он хоггел быть один, уйти куда-нибудь от людей, уйти неведомо куда, потому что не оставалось у него никакого прибежища, кроме собственной опустошенной души, уходить же в нее, погружаться в себя, значило 1 падать в пустоту. <...> Когда Пульхерия Александровна, Дуня и Разумихин навестили его: «А ведь точно они боятся меня», >— думал сам про себя Раскольников. <...> 166 ГЕОРГИЙ МЕЙЕР смутился и побледнел: опять одно недавнее ужасное ощущение мертвым холодом прошло по душе его; опять ему вдруг стало совершенно ясно и понятно, что он (сказал сейчас ужасную ложь, что не только никогда теперь не придется ему успеть наговориться, но уже ни об чем больше, никогда и ни с кем, нельзя ему теперь говорить (подчеркнуто Достоевским, i — Г. М.) <...> Действительно ли хотел бы Раскольников уйти в небытие? <...> Не только Раскольников, но и любой (самоубийца добивается не унитчожения, а коренного изменения в своем существовании, хотя бы загробном, добытом нагло, насильственно. <...> Предположение, бегло высказанное собеседником Кириллова, оказывается В'ерным: человек на путях духовного бунта преображается не в человека-бога, а в гориллу. <...> И, очевидно, желая особо отметить это, Баратынский заменяет первый из приведенных мною стихов другим: Нам, изволеньем Небес, брошенным в мир коловратный. <...> До такого понимания самой сущности бытия и Баратынский и Достоевский дошли не путем теоретических отвлеченных рассуждений, но опытно, встречаясь лицом к лицу со всеми ветрами и непогодами. <...> Найти искру живой души в падших, показать, что они способны на благородные чувства, такова задача, которую ставил себе Баратынский». <...> Вот почему предпочитал он преступного, зато бессонного Раскольникова порядочному, но сонному Зосимову. <...> В насознанной жажде успокоения, вздыбленная, взвихренная <...>