По Восточной Сибири. В Якутске и в Иркутске
Электронная версия: В. Есаулов, январь 2006 г. (по изданию: И. А. Гончаров. "Фрегат "Паллада",
Ленинград, 1986).
Лет тридцать с лишком тому назад [1] я провел два месяца, с конца сентября до конца ноября,
поблизости полюса, - северного конечно. Это - в Якутске, откуда до полюса рукой подать. Я писал об
этом областном городе в очерках своего кругосветного плавания - и не угрожаю читателю возвращаться
к новому описанию.
Правду сказать, и нечего описывать. Природа... можно сказать - никакой природы там нет. Вся
она обозначена в семи следующих стихах, которыми начинается известная поэма Рылеева
"Войнаровский":
На берегу широкой Лены
Чернеет длинный ряд домов
И юрт бревенчатые стены.
Кругом сосновый частокол
Поднялся из снегов глубоких,
И с гордостью на дикий дол
Глядят верхи церквей высоких.
И только.
Напрасно я в своих очерках путешествия силился описывать Якутск, - я полагаю, что силился. А
навести справку, заглянуть в книгу, да еще свою, - меня на это не хватает. Стоило бы привести эти семь
стихов - и вот верный фотографический снимок и с Якутска и с якутской природы.
- Да это и в Петербурге все есть, - скажет читатель, - и широкая река, снегу - вдоволь, сосен -
сколько хочешь, церквей тоже у нас здесь не мало. А если заглянуть на Петербургскую или Выборгскую
стороны, то, пожалуй, найдешь что-нибудь похожее и на юрты. О гордости и говорить уж нечего!
Для полноты картины не хватает в Петербурге якутских морозов, а в Якутске - петербургских
оттепелей.
Петербург, пожалуй, может еще похвастаться, что иногда отмораживает щеки извозчиков и
убеляет снегом их бороды, - но куда до Якутска. Зато уже Якутск пас перед Петербургом насчет
оттепелей.
И то и другое весьма естественно: Якутск лежит под 62? северной широты, и Петербург ушел от
него: он расположен под 61?.
Но я изменяю обещанию не описывать якутской природы. Если я в путешествии моем вдался в
какое-либо описание, а не привел, для краткости, вышеозначенных изобразительных стихов, то это вовсе
не оттого, что я не знал или не помнил этого начала поэмы. Напротив, я помню, что, подъезжая к городу,
я декламировал эти стихи; а не привел их, как принято выражаться в печати, - "по не зависящим от
автора обстоятельствам". Приводить что-нибудь из Рылеева - даже такое простое описание природы -
тогда было неудобно. [2]
Но бог с ней, с мертвою, ледяною природой! Обращусь к живым людям, каких я там нашел.
Сколько холодна и сурова природа, столько же добры и мягки там люди. Меня охватили ласка,
радушие, желание каждого жителя наперерыв быть чем-нибудь приятным, любезным.
Я не успел разобраться со своим спутником с корабля, как со всех сторон от каждого жителя
получил какой-нибудь знак внимания, доброты. Я широко всем этим пользовался, не потому, чтобы
нуждался в чем-нибудь. Собственно для моих нужд и даже прихотей совершенно достаточно было двух
моих чемоданов-сундуков и моего спутника: omnia mecum portabam* [* - все своё носил с собою -
лат.].Но я так же тепло принимал все эти знаки радушия, как тепло они предлагались. Я видел, что им
самим нужнее было одолжить меня, чем мне принимать одолжение, - и это меня радовало, как их
радовало одолжать.
В самом деле, сибирские природные жители добрые люди. Сперанский [3] будто бы говаривал,
что там и медведи добрее зауральских, то есть европейских. Не знаю, как медведи, а люди в самом деле
добрые.
Я в день, в два перезнакомился со всеми жителями, то есть с обществом, и в первый раз увидел
настоящих сибиряков в их собственном гнезде: в Сибири родившихся и никогда ни за Уральским
хребтом с одной стороны, ни за морем с другой - не бывших. Петербург, Москва и Европа были им
известны по слухам от приезжих "сверху" чиновников, торговцев и другого люда, как Америка,
Восточный и Южный океаны с островами известны были им от наших моряков, возвращавшихся
Стр.1