ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА Ирина МУРАВЬЕВА «Вот мой Онегин. <...> » Пушкинское слово переполнено смыслом настолько, что единственным логическим разрешением этой переполненности, следующим ее этапом неизбежно оказывается безмолвие. <...> А незримый подтекст выпадают не только строфы и строки, но и герои, и события. <...> Ни петербургская разочарованная юность, ни насмешливая отсылка в безмятежное детство, ни изголовье умирающего дяди не соответствуют той трагической серьезности, с которой на последней, тайной глубине прочтения выполнен характер героя. <...> Для меня несомненно, что корень проблемы — пушкинское отношение к Онегину. <...> Официальное знакомство читателя с героем происходит тогда, когда сердце Онегина уже закрыто для восторгов и страданий, когда равнодушный зевок успел подменить собою всю энергию молодого существования, разбавленного при этом долей необходимого притворства; И уж «ранее зевал, Приготовляясь, денег ради. <...> Первые (а, может быть, — первая?) онегинские влюбленности наперекор всякой шутливости обозначены тремя глубоко серьезными, почти драматическими словами ("и труд и мука и отрада"), при 6 6 этом сопоставление судьбы Онегина с судьбой страдальца Овидия — момент слишком автобиографический: известно, что в кишиневский период Пушкин проводил постоянные параллели между своего и овидиевской судьбой, видя в этом почти сакральное совпадение. <...> В самом деле, после ранних, опустошивших душу развлечений, после жадного, неразборчивого утоления всех желаний чувства, глубокие и трепетные, переживания истинные, порывы безрассудные погибли на корню, не успели проявиться, и что осталось молодому, подвижному, но обремененному столь бесплодным, разрушительным опытом, человеку? <...> Все варианты строф, пропущенных в начале четвертой главы, говорят о б отроческой страсти (Пушкин дважды уточняет: "я был дитя, и мною правил." — в одном из черновиков и "В пятнадцать лет уж мною правил." — в другом!) <...> И все варианты этих пропущенных <...>