Валерий Брюсов. Теперь, - когда я проснулся...
Записки психопата
--------------------------------------------------------------------------OCR:
Максим Бычков
--------------------------------------------------------------------------Конечно,
меня с детства считали извращенным. Конечно, меня уверяли, что
моих чувств не разделяет никто. И я привык лгать перед людьми. Привык
говорить избитые речи о сострадании и о любви, о счастии любить других. Но в
тайне души я был убежден, и убежден даже и теперь, что по своей природе
человек преступен. Мне кажется, что среди всех ощущений, которые называют
наслаждениями, есть только одно, достойное такого названия,- то, которое
овладевает человеком при созерцании страданий другого. Я полагаю, что
человек в своем первобытном состоянии может жаждать лишь одного - мучить
себе подобных. Наша культура наложила свою узду на это естественное
побуждение. Века рабства довели человеческую душу до веры, что чужие мучения
тягостны ей. И ныне люди вполне искренно плачут о других и сострадают им. Но
это лишь мираж и обман чувств.
Можно составить такую смесь из воды и спирта, что прованское масло в
ней будет в равновесии при всяком положении, не всплывая и не погружаясь.
Иначе говоря, на него перестанет действовать притяжение земли. В учебниках
физики говорится, что тогда, повинуясь лишь стремлению, присущему его
частицам, масло соберется в форму шара. Подобно этому бывают мгновения,
когда человеческая душа освобождается от власти ее тяготения, от всех цепей,
наложенных на нее наследственностью и воспитанием, от всех внешних влияний,
обычно обусловливающих нашу волю: от страха перед судом, от боязни
общественного мнения и т. д. В эти мгновения наши желания и поступки
подчиняются лишь первобытным, естественным влечениям нашего существа.
Это не часы обычного сна, когда дневное сознание, хотя и померкнув, еще
продолжает руководить нашим сонным
"я";
это и не дни безумия,
умопомешательства: тогда на смену обычным влияниям приходят другие, еще
более самовластные. Это - мгновения того странного состояния, когда наше
тело покоится во сне, а мысль, зная то, тайно объявляет нашему призраку,
блуждающему в мире грез: ты свободен! Поняв, что наши поступки будут
существовать лишь для нас самих, что они останутся неведомыми для всего
мира, мы вольно отдаемся самобытным, из темных глубин воли исходящим,
побуждениям. И в такие мгновения, у меня по крайней мере, никогда не
являлось желания совершить какое-либо деяние добродетели. Напротив, зная,
что я останусь совершенно, до последних
пределов безнаказанным, я спешил
сделать что-нибудь дикое, злое и греховное.
Я всегда считал и продолжаю считать сон равноправным нашей жизни наяву.
Что такое наша явь? Это - наши впечатления, наши чувства, наши желания,
ничего больше. Все это есть и во сне. Сон столь же наполняет душу, как явь,
столь же нас волнует, радует, печалит. Поступки, совершаемые нами во сне,
оставляют в нашем духовном существе такой же след, как совершаемые наяву. В
конце концов вся разница между явью и сном лишь в том, что сонная жизнь у
каждого человека своя собственная, отдельная, а явь - для всех одна и та же
или считается одинаковой... Из этого следует, что для каждого отдельного
человека сон - вторая действительность. Какую из двух действительностей, сон
или явь, предпочесть, зависит от личной склонности.
Мне с детства сон нравился больше яви. Я не только не считал потерянным
время, проведенное во сне, но, на против, жалел часов, отнятых у сна для
жизни наяву. Но, конечно, во сне я искал жизни, т. е. сновидений. Еще
мальчиком я привык считать ночь без сновидений тяжелым лишением. Если мне
случалось проснуться, не помня своего сна, я чувствовал себя несчастным.
Тогда весь день, дома и в школе, я мучительно напрягал память, пока в ее
глухом углу не находил осколка позабытых картин и, при новом усилии, вдруг
не обретал всей яркости недавней сонной жизни. Я жадно углублялся в этот
воскресший мир и восстанавливал все
его малейшие подробности.
Таким
воспитанием своей памяти я достиг того, что уже не забывал своих сновидений
никогда. Я ждал ночи и сна, как часа желанного свидания.
Особенно я любил кошмары за потрясающую силу их впечатлений. Я развил в
себе способность вызывать их искусственно. Стоило мне только уснуть, положив
голову ниже, чем тело, чтобы кошмар почти тотчас сдавливал меня своими
сладко-мучительными когтями. Я просыпался от невыразимого томления,
задыхаясь, но едва вдохнув свежего воздуха, спешил опять упасть туда, на
Стр.1