Сегодня это покажется фантастическим бредом, но в ту пору на офи циальной карте русской литературы ХХ века не было Михаила Булгако ва, Андрея Платонова, Владимира Набокова, Саши Черного, Андрея Бе лого, Федора Сологуба, Владислава Ходасевича, Велимира Хлебникова, Марины Цветаевой, Осипа Мандельштама, Анны Ахматовой, Бориса Па стернака, Николая Гумилева, Михаила Кузмина, Евгения Замятина, Сер гея Есенина, Бориса Пильняка, Исаака Бабеля, Николая Эрдмана. <...> За малейшее ослушание — от лучение от науки, расплата свободой или жизнью. <...> Среди них был и Юлиан Григорьевич Оксман — великий филолог, преподаватель, завораживавший слушателей лавиной информации, не признававший запретных для мысли зон, идей, тем, имен. <...> На лекциях, на занятиях спецсеминара Оксман говорил не только о Пушкине, декабристах, Белинском, Тургеневе, но и о событиях и именах дня вчерашнего, а иногда и дня сегодняшнего, о том, что он видел и знал. <...> Оксман слушал Блока в феврале 1921 года, когда русская интелли генция патетически отмечала 84ю годовщину смерти Александра Пуш кина. <...> Правда о болезни и смерти Александра Блока. <...> Его завет, некролог, исповедь»; смысл последнего стихотворения поэта «Пушкинскому Дому»: «Это Блок говорил о своем уходе из жизни: ночная тьма, часы заката». <...> Юлиан Григорьевич противопоставляет Серебряный век лакейской совдеповской литературе, с явной симпатией называет имена, о которых массовый читатель узнает лишь через три десятилетия. <...> В 1955 году актом гражданского мужества было бы публично лишь упомянуть имя Николая Гумилева, расстрелянного петроградскими чекистами в августе 1921 года, в том роковом августе, когда большевики уморили голодом Александра Блока. <...> Он рассказывает о своем друге Георгии Маслове, поэте и пушкинисте, сра жавшемся против красных в армии адмирала А. <...> Юлиан Григорьевич говорил о Блоке, о писателях Серебряного века (в тогдашних монографиях и учебниках и понятия такого не было!) как их <...>