Николай МЯСНИКОВ
ПЕРЕКРЕСТЬЕ МИРОВ
Рассказы
СТАРЫЙ МАКЛАЙ
I
Вот там, за лесопилкой, это север.
Там дальше Томск, и Васюганские болота, и Могочино, и Коломенские пески, и Нижневартовск. А потом
тундра, Обская губа, а дальше и совсем — страх...
Здесь, за огородом, это восток.
Отсюда его не видно, но это из-за сосен.
Если идти в этом направлении, то за соснами будет наше деревенское кладбище. Хорошее кладбище,
ухоженное. Красиво там.
Потом снова пойдут сосны. Там мы землянику собираем.
Дальше начинается березняк. Там клубники полно, и подберезовики тоже там.
Потом пойдут заброшенные поля, на которых молодые сосенки щеткой стоят, и березовые колки.
И если вот так вот прямо идти, то дальше вы пройдете мимо Бурятии, мимо Хакасии... Кяхта и Селенгинск
где-то сбоку останутся. Монголия и Китай у вас окажутся немного правее, а выйдете вы прямо к берегу Тихого
океана.
Направо по берегу, краем, пройдете через Китай и берегом, берегом придете в Корею.
А там переплыть в Японию очень просто.
Вот там солнце и восходит. За Японскими островами. И из Японии это лучше всего видно…
Здесь, в эту сторону, у нас будет юг.
Вон там — залив, их еще на реке затонами называют. Там мы рыбу ловим. Там и щука, и окунь, и судак
туда заходит. А осенью туда сорога на нерест идет. Крупная, жирная, икряная. Чуть не в килограмм весом
встречается.
И карась там есть, тоже крупный. Но странный какой-то. Видно, скрестился с кем-то. Карасевую-то икру
любая рыба опыляет. Вот гибриды и получаются. В этом деле карась на ваших городских девчонок похож...
А юг чуть левее залива будет.
И если идти в эту сторону, то придете вы в теплые страны. Тут уж не ошибешься. Они там везде — и справа,
и слева, да хоть и прямо идите.
Главное, не залезать в горы. В горах холодно. А где уж гор нет, там везде тепло…
А вон там, за рекой, это запад. Вот такой он и есть, а не то, что в телевизоре показывают…
Это отсюда, с крыльца, на тридцать пять верст видно. А если залезть на крышу, да с подзорной трубой...
Простор — глядеть не переглядеть. Но я туда не хочу. Нет.
Здесь у нас все есть. Свое.
Живу я здесь в качестве Миклухо-Маклая.
И я думаю, что все Миклухо-Маклаи, или почти все, это беглецы. Все они торопятся не куда-нибудь, а
откуда-то.
Что уж тут удивляться, что в конце концов все они оказываются Бог знает где.
Надо сказать, что деревня — место для бегства не совсем подходящее. Убежать сюда довольно легко. Но
выбраться потом отсюда уже почти невозможно.
Человек рассудительный должен бежать в такое место, где есть деньги, и где их можно заработать. Чтобы
снова сбежать, если такая нужда возникнет.
В деревне денег давно уже нет.
Мы тут живем натуральным обменом и взаимным зачетом всяких хозяйственных услуг. Вот поэтому
выбраться отсюда трудно. Денег на дорогу не хватит. Разве только пешком...
Но для Миклух и Маклаев здесь рай. Это точно.
Каждого, кто ко мне приезжает впервые, я обязательно предупреждаю, что здесь у нас не столько деревня,
сколько естественная психологическая обсерватория.
Все над этим смеются. Их очень веселит это словосочетание: психологическая обсерватория.
Стр.1
И с этой минуты Миклухо-Маклай уже может приступать к своим совсем не обязательным исследованиям:
наблюдать человека в непривычной для него среде. Это в городе он имеет какой-то вес в мире искусства. А здесь
он просто обычный человек. Только он этого не знает...
Почему-то сюда ко мне чаще всего художники и поэты приезжают.
Тут бы я грустно вздохнул...
То, что в городе выглядит серьезно и внушительно, на нашем огороде выглядит... довольно-таки... не
всегда. И это печально.
Кроме того, каждый Маклай, живущий в деревне, хочет он этого или нет, вынужден наблюдать еще и жизнь
постоянных обитателей этого места.
И это тоже печально.
Сидишь тут на перекрестке двух миров, и каждый из них живет в своем времени. И они совсем не понимают
друг друга.
Два разных мира смотрят на меня с двух сторон и искренне недоумевают: а ты-то, Маклай, что тут делаешь?
Ты чей — наш или ихний? Что тебе надо-то?
— Ваш, — отвечаю я обоим мирам одновременно.
И отворачиваюсь. Смотрю в пространство...
Но тут замечаю, что и пространство тоже смотрит на нас. И в его внимательном взгляде тоже таится какойто
вопрос...
II
Любой достаточно внимательный человек очень скоро заметит, что самая трудная работа в деревне, а
иногда и довольно неприятная, это вовсе не весенние посадки, и не ежедневный полив огорода, и не переработка
урожая, который каждое лето не знаешь, куда и девать.
Это вовсе не покосы, не строительные дела и заботы, и даже не стирка пододеяльников в тазу при помощи
куска хозяйственного мыла.
Нет, нет и нет.
Это не заготовка дров или смена подгнивших столбов в заборе.
И не осенняя ловля мышей, когда их притягивает домашнее тепло, и они сгрызают в доме все, даже то, что
есть категорически нельзя. Рукописи, рисунки, кожаную кепку, сумку, забытую кем-то и давно висящую на стене.
Нет, вовсе нет.
Самая трудная работа в деревне — это простое человеческое общение.
И дело не в том, что сельские жители, особенно те, кто не сильно отягощен хозяйством, искренне
убеждены, что лето это самый подходящий сезон для пьянства. Ведь съезжаются дачники, к ним из города едут
гости, и у каждого — у каждого! — в машине обязательно есть бутылка. Тут главное вовремя к ним подсесть, и
пей, сколько есть. Или сколько нальют...
И люди из города тоже глубоко убеждены, что вся природа именно для того и существует. Приехал.
Посмотрел. Водки выпил. Поехал обратно. Что там еще делать-то?
— А как же лес? — удивляется Маклай. — И наша река?
Ее нельзя посмотреть. С ней нужно жить, как со старшей женой, всю жизнь, до самого конца, до гробовой
доски. А иначе — что ты о ней узнаешь?
Нет, дело совсем не в пьянстве. В нем ведь тоже есть своя прелесть...
Вся беда в том, что человек удивительно предсказуем, и предсказуем он даже в тот момент вдохновения,
когда в состоянии душевного подъема осуществляет свой творческий подход к жизни.
И от этой предсказуемости иногда становится тошно.
Все роли расписаны, тексты выучены наизусть, остается только неблагодарный труд обычного
исполнителя — без сцены, без понимающего зрителя, без оваций. Время, отпущенное нам на жизнь, утекает от
нас, не наполненное ничем...
И эта предсказуемость слов и поступков постоянно возвращает Миклухо-Маклая к одной и той же мысли:
что же это такое?
Деградация? Ритуал? Игра? Глупость?
Бог его знает...
Наверное, все вместе.
* * *
У русского тоталитаризма было вполне деревенское лицо. Так думает Миклухо-Маклай. И Маркс с
Энгельсом не имеют к этому безобразию ни малейшего отношения. Потому что родился он здесь, в русской
деревне, и жить ему тут еще очень долго.
Стр.2
Здесь все под контролем. Каждое действие учтено, истолковано, и посчитан каждый хвостик редиски на
соседском огороде. Ни одно движение человека не остается без немедленной оценки общества.
Это тоже наше, родное. Людей всегда мало, а общество всюду есть. Другой раз невозможно понять, из кого
же оно все-таки состоит?
Ну, казалось бы, живет человек на природе, среди живописных красот, среди мирных и скромных
животных, дышит свежим воздухом, пьет чистую воду и крепко спит по ночам. Неужели он может злиться?
Завидовать? Носить черный камень за пазухой?
Ведь стоит только приподнять глаза — и вот он, сосновый лес — во всей своей красе. Любуйся им, сколько
хочешь.
Можно бросить взгляд в другую сторону и увидеть молчаливые воды великой реки, со спокойной
уверенностью делающей свою вечную работу.
Можно поглядеть вверх — и опрокинуться в синюю глубину бездонного неба. И застыть, наблюдая, как
ветер играет пушинками облаков.
Можно смотреть на закат, слушая ту торжественную тишину, которая наступает в мире в тот момент, когда
солнце соскальзывает с пылающего неба за черную линию горизонта.
И можно часами сидеть ночью на деревянном крыльце, глядя на мерцание бесконечной россыпи звезд...
Нет. Сельский житель все это давно видел и теперь этими вещами интересуется мало. Ему гораздо важнее
вдруг разогнуться, поставить свою лопату у стены покосившегося сарая, или бросить свой молоток на прогнившее
крыльцо, или оставить посреди двора груду деталей от заглохшего автомобильного двигателя — только для того,
чтобы сделать несколько шагов к забору и окинуть хозяйским взглядом соседний двор или соседский огород.
Если говорить серьезно, то для этого важного дела можно даже залезть на крышу.
— Что он там насадил-то? — громко спрашивает он свою жену, вглядываясь в пространство соседнего
огорода. — Тыквы, что ли? Во дает! Куда ему столько?
Миклухо-Маклай слушает это обсуждение, занимаясь своими делами, и думает: «А ведь редкий сосед
долетит до середины Днепра... Не может он без меня. Нет, не может...»
И Маклай с трудом разгибает спину, поднимается из самой чащи помидорных джунглей и громко отвечает
соседу:
— Хочу, вот, твоей корове отдать. Для радикального улучшения аппетита.
— Куда тебе столько?! Что ты с ними делать будешь? — переключается сосед на него. — Вон сколько они
места занимают! Лучше бы картошку посадил, сдал ее по осени перекупщикам, и все.
— Да, — соглашается Маклай, — что-то я не подумал... Это по пяти рублей за ведро, так с сотки... сколько
же это будет?.. почти двести рублей! Значит, посадил десять соток, выкопал, продал, и считай, что за
электричество почти рассчитался... Это бизнес, это бизнес... Останется только налоги заплатить.
— Почему по пяти-то? — меняет тон сосед. — Подымут они цену, поди... Все-таки год прошел. Должны
хоть маленько поднять.
— Поднимут, — соглашается Маклай, — если приедут. А не приедут, так пусть прежняя цена остается…
— и вдруг вспоминает: — Я уж на днях Макаровне предлагал: давай, говорю, картошку друг другу продавать
будем.
— Это зачем? — проявляет сосед живую заинтересованность.
— Как зачем? — удивляется Маклай. — Вон, в соседней деревне все брагу ставят и друг другу ее продают.
— И что? — недоверчиво интересуется сосед.
— Ничего. Все пьяные и все при деньгах...
Сосед уходит обдумывать эту странную мысль, и Маклай снова погружается в помидорные заросли,
обрывая пасынки и выщипывая мелкие сорняки в лунках.
— Нет, — спрашивает сосед свою жену. — Зачем ему тыкв столько? Может, у него покупатель есть? Поди,
договорился с кем-то...
И в состоянии глубокой задумчивости сосед берет в руки свою лопату...
В этот момент у забора Маклая останавливаются какие-то незнакомые женщины с той же самой задачей —
внимательно и подробно изучить чужой огород.
— А помидор-то насадил! — всплескивает руками одна.
— Да уж! — громко отзывается другая. — Макаровна говорила: больше ста корней он насадил. И зачем
это? У него ни скотины, ничего нету. Куда их девать-то будет? Вот скотину б держал, так корове бросил, и все.
Не знаю, зачем это.
Тут третья начинает что-то горячо говорить, переходя на шепот, и они медленно удаляются.
— Да ты что! — доносится до ушей Маклая изумленное восклицание.
— Нет, ты послушай. Самое главное...
И она снова переходит на шепот.
— Эх, бабы, — вздыхает Маклай в своей помидорной роще. — Мало вам телевизора. Вы еще из своей
жизни сериалы устраиваете...
Стр.3