Слепухин Юрий Григорьевич
У ЧЕРТЫ ЗАКАТА
Роман
Санкт-Петербург
1980
Стр.1
ЧАСТЬ I
Мы живем в двадцатом столетии
Последний посетитель ушел в четверть десятого; с полчаса салон
пустовал, потом появилась молодая пара. Не задерживаясь, они тороп ливо
прошлись вдоль развешанных по стенам холстов и направились к выходу,
негромко болтая и пересмеиваясь.
Человек, сидящий на диванчике в углу салона, поднял голову и устало
прищурился вслед ушедшим. На больших часах над выходом обе стрелки
сошлись на десяти. Да, посетителей больше не будет.
Служитель в серой ливрее вышел из боковой двери и начал выключать
софиты. Человек медленно поднялся с дивана. Конечно, не надо было
связываться с этой затеей. На деньги, которые уплачены за помещение, он
вполне мог бы прожить пару месяцев, если не больше. А теперь? Впрочем, не
исключена еще возможность, что завтра что-нибудь купят. Маклеры обычно
покупают в последний день выставки, когда художник более сговорчив. Хотя и
это маловероятно.
Развешанные вокруг картины — его собственные картины, которые никто не
хочет покупать,— вызывали жалость и отвращение. Опустив голову, чтоб их не
видеть, он медленно побрел к выходу.
Человек стоял на углу, сцепив за спиной пальцы, и попыхивал трубкой,
морщась от горечи дешевого табака. Сотни автомобилей катились мимо
непрерывным сверкающим потоком, в глазах рябило от разноцветных вспышек
рекламного электричества, из соседнего бара доносились обрывки танцевальной
музыки. Шумливая южная толпа, праздная и беззаботная в этот субботний
вечер, теснилась вокруг, и в этой толпе он был одинок — словно отделенный от
всех невидимой, но непроницаемой стеной. Да хоть застрелись он сейчас
здесь—в самом центре Буэнос-Айреса, на углу Флориды и Коррьентес, — его
смерть никого не заинтересует, разве что какого-нибудь безработного
репортера...
1
Стр.2
Трубка погасла, он выколотил ее о каблук и принялся снова набивать
табачной трухой со дна кисета. Декабрьская ночь была душной, стены домов и
рифленые плитки тротуара щедро отдавали накопленный за день зной. Все
казалось бредовым — и эта жара за две недели до Нового года, и воткнутая в
черное небо белая, словно раскаленная прожекторной подсветкой, огромная
игла Обелиска, и — главное — то, что он сам, Жерар Бюиссонье, стоит сейчас
здесь, на этой опутанной неоновым серпантином улице, за тысячи миль от
ближайшего французского порта.
Франция, Париж... Облетевшие каштаны и острые шиферные крыши,
лабиринт узких горбатых переулков Монмартра, гул зимнего ветра в мостовых
пролетах, медленное движение барж, тысячелетние камни и воздух, этот
неповторимый воздух Парижа... Зачем только он оттуда уехал, зачем
отправился искать признания на чужбине? Как можно было думать, что тебя
поймут и оценят чужеземцы — после того, как не поняли соотечественники...
— Что ж, не ты первый, не ты последний,— пробормотал он вслух, зажигая
спичку.— Утешайся хоть этим...
Человек стоял, сутуло опустив плечи, в понурой позе усталого мастерового.
Но это не была радостная усталость после работы, и она пришла не сегодня и не
вчера; уже несколько месяцев, ложась ли спать, просыпаясь ли, он чувствовал
себя одинаково усталым — хронически усталым от этой собачьей жизни, от
вечного безденежья, от несокрушимого равнодушия публики. И от сомнений,
бороться с которыми становится все труднее.
Мы живем в первое десятилетие атомной эры, на переломе самого грозного
века человеческой истории. Пятьдесят миллионов убитых в последней войне,
Орадур, Дахау, Дрезден и Хиросима; может быть, после всего этого
действительно нельзя продолжать жить так, как пытался жить он — этаким
новым Ван-Гогом,— не знать ничего, кроме работы, скитаться по стране с
этюдником, вновь и вновь открывая для себя, чтобы запечатлеть на холсте,
сказочную прелесть волнующейся степной травы и высоких полуденных
облаков над равниной Камарги, радужные брызги прибоя, дробящегося о
бретонские скалы, сонные заводи на Луаре, бесчисленные оттенки листвы
виноградников Шампани... Может быть, это и в самом деле уже никому не
нужно? Маршаны, правда, брались выставлять его холсты, похваливали колорит
и композицию, но всякий раз при этом давали понять, что рассчитывать особенно
не на что. «Вы понимаете, дорогой метр, пейзаж — это сейчас не очень...»
2
Стр.3
Жанровые вещи, написанные на исторические сюжеты, тоже не имели
успеха, хотя «Отъезд из Вокулѐра» и удостоился, правда, нескольких
благосклонных отзывов печати. Ему самому, всегда относившемуся к своим
полотнам с придирчивой требовательностью, «Отъезд» нравился даже сейчас,
спустя одиннадцать лет. Да, нравился ему, автору, но не публике. И неизвестно
— кого же, наконец, следует отнести к категории ослов: публику или его
самого, Жерара Бюиссонье?
Очевидно, приходится признать, что осел — это именно он. И что Дезире
была тысячу раз права, когда заявила ему о своем нежелании продолжать игру в
романтику и голодать к вящей славе искусства...
Во рту стало горько от попавшего на язык табачного сока. Бюиссонье
сплюнул, развинтил и продул трубку, привычным движением пальца умял
табак. Да, так она ему и сказала, именно такими словами, в позапрошлом году
на Кот д'Азюр. Поездка в Жюан-ле-Пен, на которую ушли их последние
сбережения, была ее затеей, сам он никогда не любил модных курортов...
— Если не ошибаюсь, сеньор Бюиссонье?—раздался за его спиной
незнакомый голос, произнесший испанские слова с сильным иностранным
акцентом.
Вздрогнув от неожиданности, он обернулся и увидел перед собой
незнакомца — крепкого, небольшого роста, в свободного покроя светлом
костюме и сдвинутой на затылок панаме.
— Не ошибаетесь,— с некоторым недоумением ответил Бюиссонье.— Чем
могу служить?
Незнакомец добродушно улыбнулся:
— О, я просто увидел и взял смелость подойти! Я вчера... как это... имел
быть в «Галериа Веласкес», на ваша экспозиция. Мое имя есть Брэдли, Аллан
Райбэрн Брэдли.
— Очень приятно… Бюиссонье пожал протянутую руку, та вцепилась
энергично, с деловой хваткой.— Если вам удобнее, мы можем говорить поанглийски.
—
Неужто умеете? — обрадовался тот.— Тем лучше, будь я негр, не
придется выламывать язык. Послушайте, мистер, вы сейчас свободны? Я бы
предложил зайти пропустить по глотку — суббота ведь, в такой вечер грех не
дать себе разрядку. Как вы на это смотрите?
3
Стр.4
Жерар ответил не сразу. Пить с незнакомыми он не любил, а тем более пить
на чужой счет и не иметь возможности ответить встречным угощением.
— Спасибо, но я... сегодня меня не особенно тянет на выпивку, честно
говоря...
— Бросьте, мистер! — Брэдли ободряюще потрепал его по локтю.—
Бросьте, говорю, аппетит приходит во время еды. Впрочем, может, вы
нацелились подцепить девочку? Нет? Тогда пошли! Пошли, что вам еще делать
— вот так одному и торчать на улице?
«Резонный вопрос»,— подумал Жерар. Или торчать одному на улице, или
возвращаться в обшарпанную меблирашку в Барракас — сорок минут трястись в
трамвае, а потом пробираться плохо освещенным переулком, мимо
выставленных на тротуар зловонных мусорных баков. И если вернуться раньше
полуночи, то есть риск встретиться с хозяйкой, которой не уплачено за два
месяца.
— Идемте,— согласился он.— Вечер у меня и в самом деле не занят.
— ...Вот пить вы, европейцы, определенно не умеете. Нет, я имею в виду
настоящие мужские напитки. Куда это годится — сидеть вот так над бутылкой
кислятины! Все равно что заниматься созерцанием собственного пупа. Как в
Индии, знаете? Есть у них там такие, сидит целый день и созерцает. Поэтому-то
вас и сшибли с арены — по недостатку динамизма. Мы в Штатах подходим к
этому делу иначе. Время — деньги, верно? Значит, если мне нужно дать себе
встряску, я что делаю? Быстро хлопаю стаканчик-другой — вот так, на два
пальца бурбону, а сверху сода. И через десять минут душа у меня уже ликует. А
пить вино — чистая потеря времени, и потом это ведь страшно негигиеничный
продукт. Ведь его как делают? Ногами. Ногами, будь я негр! Сам видел во
Франции: фермеры лезут прямо в чан с виноградом и топчут его ногами. А ногито
небось и не мыты, э? Тогда как вот это...— Брэдли протянул руку и пощелкал
по горлышку бутылки,— это виски вырабатывается с соблюдением всех правил
гигиены, можете мне поверить. Это я тоже видел, как его дистиллируют.
Чистота неописуемая! Рабочие в белых халатах, все кругом блестит,
трубопроводы из нержавеющей стали — ну просто операционная... Нет, что бы
вы ни говорили, а виски — штука гениальная, не хуже водородной бомбы.
Главное — действует быстро и безотказно. Вот коктейли эти всякие — это уже
ерунда, питье для школьниц. Знаете, когда коктейль бывает полезен?
Стр.5