Ю. И. Айхенвальд
Гаршин
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/garshin/aihenv_garshin.html.
Больше трех десятилетий прошло, как умер Гаршин, но его печальный и прекрасный образ с
"лучистыми глазами и бледным челом" не тускнеет и для тех, кто еще в ранней юности воспринял весть
о "странном стуке" его смертельного падения в пролет высокой лестницы. Рассеялась романтика той
дальней поры, рассеялось очень многое, а вокруг имени Гаршина сохраняется прежний ореол, и для нас
точно "спит земля в сияньи голубом", когда перечитываешь его не солнечные, а лунные страницы. Та
элегия Эрнста, которой уже не играет старый скрипач из "Надежды Николаевны", потому что у него
теперь четыре сына и одна дочь, и он вынужден отдавать свое музыкальное искусство такому
учреждению, где нужна не элегия Эрнста, - она, транспонированная в рассказы, никогда не умолкала в
творце "Attalea princeps", порождая свои меланхолические отклики и в его читателях. Но в то же время
он разумен и здоров, его очерки не судорожны и нервны, и в стиле их совсем нет той болезненности и
безумства, которые характеризовали самого автора как личность. Гаршин прост и прозрачен, доступен
юмору, не любит затейливых линий. Он рассказывает о тьме, но рассказывает о ней светло. У него -
кровь, убийство, самоубийство, ужас войны, ее страшные "четыре дня", ее бесчисленные страшные дни,
исступление, сумасшествие, но все эти необычайности подчинены верному чувству меры. У Гаршина -
та же стихия, что и у Достоевского; только, помимо размеров дарования, между ними есть и та разница,
что первый, как писатель, - вне своего безумия, а последний - значительно во власти своего черного
недуга. Жертва иррациональности, Гаршин все-таки ничего больного и беспокойного не вдохнул в свои
произведения, никого не испугал, не проявил неврастении в себе, не заразил ею других. Гаршин
преодолел свои темы. Но не осилил он своей грусти. Скорбь не давит, не гнетет его, он может улыбаться
и шутить, он ясен - и тем не менее в траур облечено его сердце, и тем не менее он как будто представляет
собою живой кипарис нашей литературы.
Это неудивительно. Если в мир насилия и злобы, в мир стихийной торопливости слепых событий
бросить с какой-нибудь Платоновой звезды сознание, и притом сознание нравственное, совесть, то в этой
враждебной сфере оно будет чувствовать себя испуганным сиротою и на действительность отзовется
недоумением и печалью. Такое сознание и есть Гаршин. Если бы он был глубокий мудрец и мыслитель,
то в самой работе своей синтезирующей мысли, в пытливом созерцании мирового зрелища он мог бы
найти отвлечение от своей непосредственной горести; он мог бы творить, например, философскую
систему, и бесконечные перспективы теории дали бы ему забвение от душевной тоски. Но его сознание
носит иной характер. Оно не острое, не всеобъемлющее, не оригинальное: оно - только чуткое и
совестливое. Герой его рассказа "Встреча", учитель Василий Петрович, пораженный чужой
бессовестностью, это - хороший и честный, но обыкновенный и, может быть, даже ограниченный
человек. И сам Гаршин вовсе не парит высоко над идейным уровнем русского интеллигента. Он
вращается в кругу мыслей, которые обычны, и они часто грозят придать его страницам отзвук
общественных разговоров, оттенок тенденциозности, - но Гаршина спасает художник, который и ставит
его выше других. равных ему по силе обыкновенного ума.
У него, употребляя чеховское выражение, "болит совесть", и эта боль все усиливается от тех
неизбежных столкновений и приключений, какие всякому приходится иметь в жизни. Пусть сознание
испугано миром, в который оно попало; но ведь жизнь такова, что в ней нельзя ограничиваться одной
пугливой печалью, нельзя робко бродить по ней без цели и ответа необходимо занять в ней определенное
место, так или иначе приобщиться к ее работе и заботе. Пока не пришла смерть сама собою или
ускоренная самоубийством, желанно разрубившая гордиев узел тягостных сомнений, - - надо жить, надо
идти на войну существования и провести на его бранном поле много дней, между ними - четыре ужасных
дня. Одной мысли, одной совести мало: каждого из нас неотвратимо ожидает дело - и вот здесь
обрушивается на нас мучительная драма: совесть и дело, сознание и действие не совпадают между
собою, болезненно противоречат друг другу. И жестокая ирония судьбы заходит так далеко, что именно
совесть побуждает откликаться на призывы зла, совершать кровавые подвиги, и человек с кротким
сердцем и лучистыми глазами добровольно идет на убийство и мучительство. Правда, есть и дело добра,
есть ангелы не только праздные, но и работающие (с ними сравнивал Гаршин сестер милосердия); но все
же мир устроен так, что самое яркое и страстное дело в нем - это дело злое. Самый красный цветок - это
цветок зла. Ничто не требует такой душевной силы, такого напряжения и действенности, как именно
Стр.1