Кс. А. Полевой
Полтава, поэма Александра Пушкина
СПб., 1829 г.
Полевой Н., Полевой Кс. Литературная критика: Статьи, рецензии 1825-1842. - Л., 1990:
В русской публике давно слышны жалобы на безотчетные похвалы сочинениям Пушкина. Но если
похвалы сии составляют мнение самой публики и поддерживаются каждым новым произведением
любимца ее, то жаловаться, кажется, не на кого. Он нравится, и его хвалят. Так быть должно и не может
быть иначе. "Но, -- спрашивают, -- почему он нравится? Почему не докажут, что он достоин хвалы, что он
пользуется славою заслуженною?" Этот вопрос решить гораздо труднее, хотя и он достоверно решается
повторением уже сказанного нами. Пушкин гением своим сходствует с идеалом своих читателей или по
крайней мере сближается с ним: вот причина всех успехов и славы его, разумеется, заслуженной, если он
возбуждает нетерпеливость ожидания, оправдывает оную и заставляет снова ждать новых своих
произведений. Как указать на то, что именно нравится публике в сочинениях Пушкина и в какой степени
нравится? Недавно, при появлении в свет "Полтавы", мы видели пример несходства в мнениях: одни
назвали сию поэму первою по достоинству, другие третьею, третьи второю; одни нашли, что описание
Полтавской битвы превосходно, другие увидели в нем неверный очерк; одни убедились, что "Полтава"
есть шаг к совершенству, другие уверились в противном. Это нисколько не удивительно. Это живой урок,
что пора перестать привязываться к словам и отдельным картинам, которые непременно должны
производить различное действие на каждого читателя. Рассказ о живописце, выставившем свою картину
для поправок, есть урок мудрости. Критика, указующая на места в сочинениях, есть для нас
наследственная болезнь схоластизма. Только в то время, когда не знали стихий искусства, можно было по
убеждению одного человека называть то и то прекрасным, а то и то дурным. В нашу эпоху существуют
другие требования. Ныне можно назвать слишком дерзким того критика, который, признавая какое-либо
поэтическое произведение созданием необыкновенного дарования, стал бы указывать на стихи, по его
мнению, не хорошие. Кто и что ручается нам за его мнение? И не прав ли Пушкин, сказавший одному
своему критику, осуждавшему его стих в "Цыганах" "И с камня на траву свалился...": "Я именно так
хотел, так должен был выразиться". Какие аргументы могут в сем случае опровергнуть мнение не только
самого Пушкина, но и каждого из его читателей?
Мы займемся совершенно другим предметом. Сказав в начале сей статьи, что успех и слава
Пушкина оправдываются сею же славою и сим же успехом, мы говорили о славе, раздаваемой
современниками. Чего желаешь им, если они наслаждаются автором? Слезы, пролитые в Париже при
представлении Мармонтелевых трагедий и в Петербурге при представлении трагедий Сумарокова, были
пролиты дельно, недаром, хотя в наше время смеются над трагедиями Мармонтеля и Сумарокова. Сии
трагедии нравились современникам, трогали их, умиляли -- и довольно!
Но именно здесь скрывается тайная причина общих и частных жалоб на славу Пушкина. Публика
не надеется на себя и боится подвергнуться тому же упреку, какой произносит она против современников
Сумарокова. У нас, даже в журналах, где занимаются критикою, указывают на приведенные нами
примеры непрочности современной славы и силятся применить их к Пушкину. Предмет сей так важен,
что мы почитаем долгом объясниться о нем.
Не только современные славы Сумарокова, Делиля, Хераскова и подобных им, но вековые славы
разрушились в наше время. Не только слава частных лиц, но слава целых литератур пала и слава других
восстала в прочной, бессмертной силе. Давно ли латинскую литературу ставили рядом с греческою -- и
кто осмелится теперь сделать это? Давно ли французская литература первенствовала у всех народов -- и
кто теперь не отрицает ее первенства? Давно ли Шекспира называли варваром, Буало законодателем
поэзии, Тасса предпочитали Данту, и у нас имя Ломоносова произносили вместе с именем Державина?
Кто теперь станет поддерживать сии положения? Теперь самые закоснелые староверы литературные
отрекаются от подобных мнений. И все это совершилось в девятнадцатый век! Где же причина сего
непостижимого для многих явления? Что вдруг просветило благословенный XIX век?
Осьмнадцатое столетие можно назвать эпохою переворотов: конец его ознаменовался великими
политическими переменами на обоих полушариях земли и таким же великим движением в умственном
мире. Зерно многих столетий развернулось в наше время: мы ли виноваты в том, что судьба заставила нас
Стр.1