Михаил Андреевич Осоргин (Ильин) (1878-1942).
Источник: Михаил Осоргин; "Времена", Романы и автобиографическое повествование. СреднеУральское
книжное издательство, Екатеринбург;
Ассоциация "Российская книга",1992.
OCR и вычитка: Александр Белоусенко (belousenko@yahoo.com), 16 февраля 2003.
Библиотека Александра Белоусенко - http://belousenkolib.narod.ru
ВРЕМЕНА
АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ
ДЕТСТВО
При иных закатах солнце, опускаясь, красит прощальным светом облака на западе, и этот свет
бежит до крайних границ востока, а там на одну минуту распускается роза. Это -- наше воспоминание о
детских годах, и нужно им дорожить, оно мимолетно. Оно дается в утешение уже не имеющим
будущего.
Далекое прошлое всегда -- сказочная страна. Может быть, я родился в жалком городишке, о
котором нечего рассказать, но я беру не палитру и кисти, а набор цветных детских карандашей и
приступаю к работе. Я рисую приземистый дом в шесть окон с чердаком и с двух сторон протягиваю в
линию заборы, за которыми непременно должны быть деревья, может быть липы и тополя, но во всяком
случае черемуха, дерево самого раннего цветения. Мне ее не изобразить черточками, потому что тут все
дело в горьком аромате,-- только недавно стаял снег, дворник сметал его с крыши, а ледяные сосульки
откололись и упали сами, вкусные конфеты, от которых зябнут и румянятся пальцы в варежках, а на
губах остается шерстяной вкус. Для начала -- для весенних дней -- никаких, ни ярких, ни мешаных,
красок не нужно, и на севере мы начинаем с белого и черного: черное пробивается сквозь белое талыми
островками, а золото солнца ненарисуемо и неописуемо, его сам представь и предположи. Этим начав,
мы потом сразу переходим на музыку, слушаем капели и ручейки, и как вздыхают и кряхтят снега и
льдинки, и как везде и нигде гомонят птицы, обычные наши вороны, галки и воробьи, и прилетные
голоклювые любимцы Герасима Грачевника,* и красноперые голосистые щеглята, и скворцы, для
которых на каждом дворе ставились домики на высоких шестах. Этот гомон слышно даже сквозь
двойные оконные рамы, и вообще весна не дожидается, чтобы вышли на нее посмотреть, а врывается
сама и в щелочку, где отпала замазка, и в печную трубу, и на чердак, и бегом по лестнице в намокших
валенках. Ей ждать некогда, потому что уж очень много предстоящих дел. Мать говорит: поди погуляй,
да надень калоши, валенки промокнут, и по лужам не бегай,-- и я, конечно, по лужам не бегаю, а топчусь
в ручейках, пока в ногах не захлюпает холодная вода. На другое утро черное побеждает нестойкую
белизну, а на улице перед домом оттаивает и вскрывается весь навоз, накопившийся за зиму, и тогда
впервые появляются путаные цвета, из которых потом мы будем выделять красное к красному, зеленое к
зеленому, все на свои места; конечно, и белое оставим -- и вот расцветает черемуха.
* Любимцы Герасима Грачевника -- день Герасима Грачевника (4 марта) считался сроком прилета
грачей: в народе говорили, что "Герасим Грачевник грачей пригнал".
Все это, несомненно, так и было, и мне было когда-то и три, и два года, но пишет не память, а
воображение, и пишет не по архивным залежам, а лишь подбирая цветные камушки отшлифованных
прибоем ощущений и подрисовывая их наблюдениями над другими детьми, тоже в валенках и варежках,
тоже лакомками до ледяных сосулек. Вчера над французским полем я видел грачей, голоносых и черных
с синим отливом, и нежность памяти перенес на них, а солнце было действительно то же самое и
повернутое тем же боком. Крепко опершись на крючковатую палку с острым наконечником, я через
грачовую сеть взглянул на дальний лесок и тут, без всякой связи линий и красок, вспомнил, что не могло
быть у дома, в котором я родился, двух примыкавших к переднему фасаду заборов, потому что этот дом
был угловым, и я родился за стеклом крайнего левого окна, так мне рассказали, и ясно вижу себя
розовым комочком в пеленках, открывающим плаксивый беззубый рот. Этот дом стал врастать в землю
со всеми окошками, в том числе и с крайним, а когда врос окончательно, то на его месте выстроили дом
каменный; и все, и мать, и отец, и братья с сестрами, и ледяные сосульки, так и остались под землей, и я
это видел своими глазами, когда вернулся после десятилетнего скитания по Европе и пожелал взглянуть
на самую родную для человека точку земли, самую его настоящую родину в полметра земной
поверхности. Все было чужое, и не стоило ехать тысячу верст, чтобы на это чужое смущенно и
Стр.1