Глава четвертая. так, до 1861 года народ жил, как большой ребенок, полностью переложив заботы о своем будущем на барина, на царя-батюшку да на Бога. <...> А в это самое время в Петербурге в Шуваловском дворце, в котором спустя сорок лет будет жить мой прадед Ефим Варфоломеевич Рудой, в тайном кабинете, обшитом драгоценным деревом, собирались высшие чиновники и аристократы России. <...> Именно там зрели планы освобождения крестьян, разрабатывались законы и весь механизм предоставления подневольным людям воли. <...> И торговали купцытысячники Чадулины и именитые купцы Вяхиревы — другие линии моей родословной. <...> Россия была самой сильной страной Европы, царил покой, и ничего не предвещало тех страшных жертв, которые моя страна принесет в кровавом, смятенном и безумном двадцатом веке. <...> Со стороны отца, Каурова Валерия Витальевича, предки принадлежали к крестьянскому сословию. <...> И это дает возможность охватить жизнь России со многих сторон. <...> Прапрадед Анисим Никитич был плотогоном, возглавлял артель, сплавлявшую по рекам лес. <...> В этих записках ощущается влияние Некрасова, которого так любили мои дед и прадед, но главное в них — то глубинное, искреннее, языковое, что отличает настоящий исторический документ от сочиненного, вторичного, надуманного в современный компьюРЕВОЛЮЦИЯ ИЗМЕНИЛА ЛИЦО ДЕРЕВНИ: ПЕРЕПУТАЛА И МНОГО ЧЕСТНЫХ СЕМЕЙ РАЗВРАТИЛА В НЕЧЕСТИЕ шую часть добытого. <...> Когда дед ещё мальчиком участвовал в кампании по ликвидации безграмотности (все мои предки до 7-го колена грамоту знали), он проходил по тем селам, где развивал свою бурную деятельность Анисим. <...> Старушки узнавали по «фамильным» чертам лица, что он — внук Анисима Никитича, зазывали к себе в дом, угощали пирогами со сметаной и не могли на него наглядеться. <...> В записках прадеда Алексея Анисимовича сквозят дух и речь поколения русских крестьян, которые искренне поверили в правду революции, ведь именно к правде, к терный век. <...> В русском языке той поры глаголы «любит <...>