Князь Серебряный, повѣсть временъ Iоанна Грознаго, соч. графа Алексѣя Толстого. (Русскiй Вѣстникъ,
1862 г. августъ, сентябрь, октябрь.)
"Время", No 12, 1862
Оригинал здесь -- http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1862/Decem/knyaz.htm
Возможно ли для насъ возсозданiе нашего стараго быта? Вотъ первый вопросъ, который
постоянно представляется при появленiи каждаго новаго произведенiя, будетъ ли это романъ, драма,
поэма, имѣющая эту задачу.
Первое чувство, съ которымъ всѣ мы, мыcлящiе читатели или критики, приступаемъ къ подобнаго
рода явленiю, есть безъ всякаго сомнѣнiя -- недовѣрiе. На это недовѣрiе есть нѣсколько причинъ и
причинъ очень важныхъ, заключающихся какъ вообще въ нашихъ умственныхъ и нравственныхъ
требованiяхъ, такъ и въ частныхъ, историческихъ или даже чисто случайныхъ обстоятельствахъ. Съ
другой стороны, -- нѣтъ никакого сомнѣнiя, объ этомъ свидѣтельствуютъ факты, что всякое подобнаго
рода произведенiе возбуждаетъ при появленiи своемъ и большой интересъ и значительныя ожиданiя: какъ
будто все ждемъ мы, что вотъ-вотъ кто-нибудь разрѣшитъ намъ мудреную загадку, разсѣчетъ намъ
запутанный узелъ нашихъ отношенiй къ нашему старому быту...
Ожиданiя большею частiю до сихъ поръ не оправдывались: интересъ, сначала сильно
возбужденный съ изумляющею быстротою слабѣлъ...
Вотъ напримѣръ, новый и добросовѣстный трудъ человѣка съ несомнѣннымъ талантомъ,
приступавшаго къ дѣлу съ любовiю и съ умомъ, изучившаго избранную имъ эпоху, подложившаго даже
душевную мысль подъ свои изученiя... На него, на этотъ прекрасный трудъ, многiе, можно-сказать
большинство даже, бросились съ жадностью, но и его, увы! ждетъ въ скоромъ времени неминуемое
забвенiе, постигаетъ общая участь.
Не многое всплыло доселѣ и осталось изъ нашихъ попытокъ возсоздать старый бытъ: пушкинскiе
"Борисъ" да "Русалка", лермонтовскiй "Калашниковъ" частями -- остались капиталами, -- блестящiя
попытки Вельтмана въ изображенiи старины почти мифической, частями же романы Лажечникова.
Остальное, по бывалому выраженiю, кануло въ Лету.
Современные наши читатели едва ли помнятъ эпоху свирѣпствованiя въ литературѣ
историческаго рода съ легкой руки покойнаго Загоскина, а эпоха эта прелюбопытная по своей наивной
вѣрѣ. Несмотря на то, что изъ кружка пушкинскаго вышелъ ей едва ли не съ самаго же начала такой
приговоръ, что наши тогдашнiе романисты снимали изображенiя предковъ съ кучеровъ ихъ потомковъ, и
что этотъ нѣсколько аристократическiй приговоръ въ сущности оказался справедливымъ:
многочисленность фактовъ, выражавшихъ одно и тоже стремленiе, была такова, что самъ Бѣлинскiй
назвалъ этотъ перiодъ -- романтически-народнымъ.
И Бѣлинскiй былъ даже правъ. Романтическая струя въ той эпохѣ -- несомнѣнна. Несомнѣнна же
и народная струя, только она бѣжала вовсе не по тому руслу, по которому шли загоскинскiе романы и
кукольниковскiя драмы... Тихо и ровно, но широко открыла она свое теченiе въ "Борисѣ", "Русланѣ",
"Капитанской дочкѣ", "Арапѣ Петра-великаго", "Дубровскомъ", сверкнула водопадомъ въ лермонтовской
поэмѣ "о купцѣ Калашниковѣ", бросивши нѣсколько разливовъ вдаль въ "Кащеѣ" и "Святославичѣ"
Вельтмана, пожалуй въ великолѣпной языковской сказкѣ о "Сѣромъ волкѣ и жаръ птицѣ", смѣшала свои
чистыя воды съ мутными водами другого русла въ романахъ Лажечникова, затаилась потомъ,
загороженная отрицательною литературою сороковыхъ годовъ и потомъ потекла себѣ какъ Волга отъ
Костромы въ дѣятельности Островскаго, принявши въ себя на пути нѣчто вродѣ Камы -- "Семейную
хронику" покойнаго Аксакова...
Разница между этими двумя струями, въ прiемѣ, въ точкѣ отправленiя.
Для людей, какъ Пушкинъ, Лермонтовъ, Островскiй, отчасти Вельтманъ, Лажечниковъ, Аксаковъ,
какъ для художниковъ, творчество невозможно безъ натуры, безъ опредѣленныхъ типовъ. Въ "развитiе"
души человѣческой, т. е. въ то, чтобы люди когда-либо были звѣрями, а потомъ сдѣлались людьми, они
плохо вѣрятъ. Душу человѣка они мѣрятъ во всѣ времена и вѣка на одинъ аршинъ; душевныя явленiя
объясняютъ одними и тѣми же законами. Погодина, ревностнаго и рьянаго защитника памяти Бориса,
выставлявшаго поспѣшность и нелѣпость слѣдствiя по дѣлу убiенiя царевича Димитрiя за одно изъ
доказательствъ невинности Бориса, который сумѣлъ бы ловчѣе и умнѣе схоронить концы, Пушкинъ
поразилъ простымъ возраженiемъ, что какой угодно наиумнѣйшiй человѣкъ торопится поскорѣй отдалить
отъ себя слѣды страшнаго дѣла и до тѣхъ поръ, пока отъ представленiя о немъ какъ-нибудь не отдѣлается,
Стр.1