Алексей Максимович Горький
ПОКОЙНИК
...Я шагаю не торопясь по мягкой серой дороге между высоких - по грудь
мне - хлебов; дорога так узка, что колосья опачканы дегтем, спутаны,
поломаны и лежат в колеях, раздавленные.
Шуршат мыши, качается и никнет
к сухой земле тяжелый колос; в небе
мелькают стрижи и ласточки, значит - где-то близко река и жилье. Глаза,
блуждая в золотом море, ищут колокольни, поднятой в небо, как мачта
корабля, ищут деревьев, издали подобных темным парусам, но - вокруг ничего
не видать,
кроме парчовой степи: мягкими увалами она опускается к
юго-западу, пустынна, как небо, и так же тиха.
В степи чувствуешь себя, как муха на блюде - в самом центре его,
чувствуешь, что земля живет внутри неба в объятии солнца, в сонме звезд,
ослепленных его красотою.
Вот оно - большое, рдяно-красное - далеко впереди на синем краю неба
важно опускается в белоснежные бугры облаков; колосья осыпаны розовой пылью
заката, васильки уже потемнели, ив предвечерней тишине ясно слышишь всё, о
чем поет земля.
В небе веером раскинуты красные лучи, один из них касается моей груди
и, точно жезл Моисея, вызывает к жизни горячий поток мирных чувств: хочется
крепко обнять вечернюю землю и говорить ей певучие, большие, никем не
сказанные слова.
Посеяны звезды в небе, и земля - звезда; посеяны люди на земле и я
среди них, чтобы бесстрашно ходить по всем дорогам, видеть всякое горе, всю
радость жизни и вместе с людьми пить мед и яд.
...Есть хочется, а в котомке с утра - ни кусочка, это мешает думать и
несколько обидно. Такая богатая земля, и так много сработал на ней человек,
а кто-то голоден...
Вдруг дорога повернула в правую сторону - распахнулась стена хлебов и
открыла степную балку, по дну ее вьется голубая река, новый мост висит над
нею, отраженный в воде, - мост желтый, точно из репы вырезан. За мостом
приникли к пологому угорью семь белых хат, на угорье - левада, высокие
осокори бросают на деревню длинные пушистые тени, стреноженный конь ходит
между серо-серебряных стволов, взмахивая хвостом; густо веет дымом, дегтем,
моченой коноплей, кудахчут куры и устало плачет ребенок - сейчас он заснет.
Если бы не эти звуки, можно думать, что всё в балке наскоро, но умелою
рукой написано ласковыми красками - они уже поблекли на солнце,
В полукруге хат - криница, рядом с нею - красная часовенка, узкая и
высокая, она - точно одноглазый сторож. Наклоняется к земле, поскрипывая,
длинный журавль; баба, вся белая, черпает воду, подняла вверх голые руки,
вытянулась, и кажется, что сейчас взлетит на воздух, легкая, как облако.
Около криницы блестит черная грязь, точно измятый бархат; двое
молодцов, лет пяти и трех, оба бесштанные, заголившись по пояс, молча
тискают грязь желтыми ногами, точно желая вмесить во влажную массу красный
блеск солнца. Эта добрая работа очень занимает меня, я смотрю на солидных
мальцов сочувственно, с живым интересом - солнце и в грязи на своем месте,
чем глубже в землю проникнет оно, тем лучше и земле и людям!
Сверху - всё словно на ладони. Семь хат на хуторе - не найдешь здесь
никакой работы, но - приятно будет поболтать вечерок с добрыми людьми. Иду
на мост, полный задорного и веселого желания рассказывать людям разные
чудесные истории, - ведь это необходимо для них, как хлеб.
Из-под моста встречу мне - точно кусок земли ожил - поднялся крепкий,
давно нечесанный, небритый человек в широких синих штанах, в раскрытой
холщовой рубахе, серой от грязи.
- Добрый вечер!
- И вам. Где идете?
- Это какая река?
- Это? А Сагайдак же...
На его большой круглой голове буйно вьются полуседые кудри, усы
коротко подстрижены. Маленькие глаза смотрят зорко, недоверчиво и, видимо,
считают количество дыр и заплат на моей одежде. Вздохнув глубоко, он вынул
из кармана глиняную трубку на камышовом чубуке, прищурив глаз, внимательно
посмотрел в черную ее дыру и спросил:
- Спички есть?
- Есть.
- А табак?
- И табаку есть немного.
Стр.1