ТЕОРИЯ И ИСТОРИЯ ПРОСТРАНСТВЕННО-ВРЕМЕННЫХ ФОРМ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КУЛЬТУРЫ М. <...> Раку 1930–1940-х годов: ЛИРИЗАЦИЯ ДИСКУРСА∗ Песня и опера составляли «смысловую вертикаль» иерархии ПОИСКИ СОВЕТСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В МУЗЫКАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЕ музыкального искусства сталинской эпохи, олицетворяя два типа музыкального пространства – «открытого» пространства улицы и «закрытого» пространства театра. <...> «Песня, заполнявшая звуковое пространство советской жизни благодаря интенсивной радиофикации, создавала тот воздух будней и праздников, которым дышал и в котором рос советский человек. <...> Опера как синтетический жанр высшего порядка придавала этому воспитательному процессу законченную форму» (с. <...> Кроме того, песня и опера больше других музыкальных жанров привязаны к слову, к сюжету, а следовательно, легче поддавались идеологизации (с. <...> С первых лет революции важнейшим инструментом по преобразованию человеческой психики средствами музыки стало хоровое пение. <...> Поиски советской идентичности в музыкальной культуре 1930– 1940-х годов: Лиризация дискурса // Новое литературное обозрение. <...> Восстания и революции отныне становятся его историческим прошлым, революционная песенность – музыкальным наследием, замещая сразу и фольклор и классику, “хоровая масса” – символом его новой общности. <...> Не забыта и проблема религиозной идентичности: в стране “воинствующего атеизма” музыке активно навязывается почти ритуальная, культовая роль» (с. <...> Лирика в официальной советской песенности 1920-х годов носит коллективистский характер. <...> Герой ее – революционная масса или частичка этой массы. <...> Ценности, провозглашаемые здесь, определяются потребностями коллектива: главнейшая из них – верность революционному долгу, который выше личной судьбы. <...> Однако «утопический радикализм начала 1920-х годов <.> поостыл, столкнувшись с реальностью массового вкуса и перевода художественных организаций на условия хозрасчета» (с. <...> Социальный заказ на «лирику <...>