Судьбы Дмитрий Голубков «Вс¸ на свете — камень и песок» Из записных книжек (1952—1970 гг.) <...> Несколькими годами позже, в 1952-м, к массивным тетрадям добавились и записные книжки: студент факультета журналистики МГУ всегда и всюду брал с собой компактные блокнотики — так же, как сегодня мы не разлучаемся с компьютером. <...> Многочисленные записные книжки служили копилками для его памяти. <...> В них можно найти емкие портреты современников, пейзажные зарисовки (карандашом, чернилами и словом), подслушанные диалоги случайных попутчиков и сочные изречения охотников и рыбаков, размышления об искусстве и государственном устройстве и истории России, даже конспекты рассказов и поэтические наброски. <...> Судя по следам карандаша, автор время от времени перелистывал мини-хроники своих поездок и использовал ту или иную страничку в писательской работе. <...> Рассказы отца (георгиевского кавалера, кавалера французского ордена «Круа де герр» и Сербского военного креста), выходца из старой московской семьи, хранителя фамильных преданий, восходящих к временам Очакова и покорения Крыма и Цусимской морской битвы (участником ее был брат моего деда — героически погибший матрос крейсера «Память Азова») — оконкретили для меня русскую историю, одомашнили ее, если можно так выразиться, приохотив мое воображение к темам родной старины. <...> …В семье жил сочный, особенный московский язык, не умирали отзвуки фольклора — легенды о знаменитых московских разбойниках, рассказы о замоскворецких купцах—чудилах, воспоминания отца о девятьсот пятом годе, о злоключениях Русского Экспедиционного корпуса, посланного защищать французов в 1915 году, о семнадцатом годе, о нэпе… Среди наших родственников и свойственников были люди самого разного социального обличья: и рабочие, и деревенские активисты, и отпрыски купеческих и дворянских фамилий, и даже сельский священник. <...> Так хочется подслушать, но неловко, да и они дичатся, смолкают… Плещеево озеро <...>