ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА Юрий ИОФЕ С позиции идиота Об одном поэте эпохи Вырождения Слава — шкура барабана: Каждый Колоти в нее! <...> Жил в Москве один поэт-писатель, Амфибрахий Ямбович Хореев. <...> Понапрасну времени не тратил Он на посещение музеев; Сам музейной редкостью являлся Амфибрахий Ямбович Хореев. <...> Всюду, где бы он ни появлялся, Собирал он толпы ротозеев: Потому что на его затылке, Словно спирт в полтавском штофе крепком, Возвышалось горлышко бутылки, Остроумно вделанное в кепку! <...> Начало поэмы сразу же настораживает советского читателя: он же отлично знает, что это мы, большевики, крепки, как спирт в полтавском штофе, как в свое время разъяснил ему, советскому читателю, Владимир Маяковский, „лучший, талантливейший поэт нашей советской эпохи" (так выразился Сам! <...> . А дальше — еще криминальнее, просто диверсия и измена Родине: Шествовал по жизненным дорогам Амфибрахий Ямбович Хореев. <...> Как-то я прочел в „Русской мысли" увесистую статью Юлии Вишневской „Разделение Самиздата на виды и роды". <...> Как замечает авторша статьи, термин „Самиздат" легенда приписывает московскому поэту Николаю Глазкову. <...> Итак, поэт Николай Глазков, мой друг Коля, уже при жизни стал 158 легендой — для послевоенного поколения, поколения Юлии Вишневской. <...> И действительно: Николай Глазков, задолго до появления Самиздата в его нынешнем смысле, „издавал" сборники своих стихов, где имелись выходные данные: Самиздат (или Самсебяиздат), тираж 1 экз. <...> * Все цитируемые мной стихи — если это особо не оговорено — написал Николай Глазков. <...> Кино он коснулся и в зрелости: именно он, 160 Глазков, появляется в зачине „Андрея Рублева" в амплуа „летающего мужика" (его определение). <...> Конечно, он обращался к женщинам: Вы наденете платье Цвета черного бутылочного стекла. <...> Вымороченный подвал, вымученная женщина, скрипучая кровать * См. интересную статью А Н. Артемова <...> 166 („Туды ее в качель!"), — воистину мрачные трущобы! — вот она — любовь Николая Глазкова. <...> В пояснение <...>