Борис Филиппов Константин Леонтьев и эстетика жизни Не литература, а литературность ужасна; литера/гурность души, литературнюсть жизни. <...> Вот почему литературы в сущности не нужно: тут прав Леонтьев. <...> И так бездумно и ласково-поэтически — с Жорж-Занд и Консидераном в руках, на упругом гамаке, после вечера с цыганами или спорами на темы «мировой скорби», — так просто, наконец, вышелушивались из «абсолю/тной ценности человеческой личности» и индивидуализм, и идеи самоопределения народов, народовластия, прогресса, социализма. <...> Во всех положительных религиях, кроме огромной поэзии их, кроме их необычайно организующей мощи, есть еще нечто реальное, осязательное. <...> Да и берете ли вы на себя совершенно точно определить, в чем именно человеческая выгода состоит? <...> А что, если так случится, что человеческая выгода, иной раз, не только может, но даже и должна именно в том состоять, чтоб в ином случае себе худого пожелать, а не выгодного? <...> . Ведь вы, господа, сколько мне известно, весь ваш реестр человеческих выгод взяли средним числом из статистических цифр и из научно-экономических формул. <...> Но ведь вот что бдивительню: отчего это происходит, что все эти статистики, мудрецы и любители рода человеческого, при исчислении человеческих выгод, постоянно одну выгоду пропускают? <...> Леонтьев, отрицательно относившийся к Достоевскому и его «розовому христианству», высоко ценил «Записки из подполья», но воинствующий индивидуализм Достоевского был ему не по душе. <...> . . Для философии мироздания здравый смысл никуда не годится, но для философии жизни он одно спасение».» <...> Альтруизм, самопожертвование — всё это приложимо только к отдельной человеческой личности, и то в плане религиозно-мистическом, в плане личного спасения, «трансцендентального эгоизма», — ибо личность человеческая бессмертна и её ждет воздаяние за гробом. <...> Поэтому — для отдельной личности высочайшим мерилом является религия: страх смерти и ответа на Страшном суде <...>