Иван Алексеевич Бунин
МОЛОДОСТЬ И СТАРОСТЬ
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
Прекрасные летние дни, спокойное Черное море.
Пароход перегружен людьми и кладью, - палуба загромождена от кормы до бака.
Плавание долгое, круговое - Крым, Кавказ, Анатолийское побережье, Константинополь...
Жаркое солнце, синее небо, морс лиловое; бесконечные стоянки в многолюдных портах с
оглушающим грохотом лебедок, с бранью, с криками капитанских помощников: майна! вира! - и опять
успокоение, порядок и неторопливый путь вдоль горных отдалений, знойно тающих в солнечной дымке.
В первом классе прохладный бриз в кают-компании, пусто, чисто, просторно. И грязь, теснота в
орде разноплеменных палубных пассажиров возле горячей машины и пахучей кухни, на парах под
навесами и на якорных цепях, на канатах на баке. Тут всюду густая вонь, то жаркая и приятная, то теплая
и противная, но одинаково волнующая, особая, пароходная, мешающаяся с морской свежестью. Тут
русские мужики и бабы, хохлы и хохлушки, афонские монахи, курды, грузины, греки... Курды, - вполне
дикий народ, - с утра до вечера спят, грузины то поют, то парами пляшут, легко подпрыгивая, с
кокетливой легкостью откинув широкий рукав и плывя в расступившейся толпе, в лад бьющей в ладоши:
таш-таш, таш-таш! У русских паломников в Палестину идет без конца чаепитие, длинный мужик с
обвисшими плечами, с узкой желтой бородой и прямыми волосами вслух читает Писание, а с него не
спускает острых глаз какая-то вызывающе независимая женщина в красной кофте и зеленом газовом
шарфе на черных сухих волосах, одиноко устроившаяся возле кухни.
Долго стояли на рейде в Трапезунде. Я съездил на берег и, когда воротился, увидал, что по трапу
поднимается целая новая ватага оборванных и вооруженных курдов - свита идущего впереди старика,
большого и широкого в кости в белом курпее и в серой черкеске, крепко подпоясанной по тонкой талии
ремнем с серебряным набором. Курды, плывшие с нами и лежавшие в одном мосте палубы целым
стадом, все поднялись и очистили свободное пространство. Свита старика настелила там множество
ковров, наклала подушек. Старик царственно возлег на это ложе. Борода его была бела как кипень, сухое
лицо черно от загара. И необыкновенным блеском блестели небольшие карие глаза.
Я подошел, присел на корточки, сказал "селям", спросил по-русски:
- С Кавказа?
Он дружелюбно ответил тоже по-русски:
- Дальше, господин.Мы курды.
- Куда же плывешь?
Он ответил скромно, но гордо:
- В Стамбул, господин. К самому падишаху. Самому падишаху везу благодарность, подарок: семь
нагаек. Семь сыновей взял у меня на войну падишах, всех, сколько было. И все на войне убиты. Семь раз
падишах меня прославил.
- Це, це, це! - с небрежным сожалением сказал стоявший над нами с папиросой в руке молодой
полнеющий красавец и франт, керченский грек: вишневая дамасская феска, серый сюртук с белым
жилетом, серые модные панталоны и застегнутые на пуговки сбоку лакированные ботинки. - Такой
старый и один остался! - сказал он, качая головой.
Старик посмотрел на его феску.
- Какой глупый, - ответил он просто. - Вот ты будешь старый, а я не старый и никогда не буду.
Про обезьяну знаешь?
Красавец недоверчиво улыбнулся:
- Какую обезьяну?
Ну так послушай! Бог сотворил небо и землю, знаешь?
- Ну, знаю.
Потом бог сотворил человека и сказал человеку: будешь ты, человек, жить тридцать лет на свете,
- хорошо будешь, жить, радоваться будешь, думать будешь, что все на свете только для тебя одного бог
сотворил и сделал. Доволен ты этим? А человек подумал: так хорошо, а всего тридцать лет жизни! Ой,
мало! Слышишь? - спросил старик с усмешкой.
- Слышу, - ответил красавец.
Стр.1