Иван Алексеевич Бунин
НОЧНОЙ РАЗГОВОР
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
I
Небо было серебристо-звездно, поле за садом и гумном темнело ровно, на чистом горизонте
четко чернела мельница с двумя рогами крыльев. Но звезды искрились, трепетали, часто прорезывали
небо зеленоватыми полосками, сад шумел порывисто и уже по-осеннему, холодно. От мельницы, с
пологой равнины, с опустевшего жнивья дул сильный ветер.
Работники сытно поужинали, - был праздник, Успенье, - и жадно накурились по дороге через сад
на гумно. Накинув армяки сверх полушубков, они шли туда спать, стеречь хлебные вороха. За
работниками, таща подушку, шел высокий гимназист и бежали три борзых белых собаки. На гумне, на
свежем ветру, хорошо пахло мякиной, новой ржаной соломой. Все уютно улеглись в ней, в самом
большом омете, поближе к ворохам и риге. Собаки повозились, пошуршали у ног и тоже успокоились.
Над головами лежавших слабо белел широкий, раздваивающийся дымно-прозрачными рукавами
Млечный Путь, наполненный висящей в них мелкой звездной россыпью. В соломе было тепло и тихо. Но
по лозняку, что темнел вдоль вала слева, то и дело тревожно шел и, разрастаясь, приближался глухим
неприязненным шумом северо-восточный ветер. Тогда до лиц, до рук доходило прохладное дуновение
вместе с дурным запахом из проходов между ометами. А по небосклону, за неправильными черными
пятнами волновавшегося лозняка, остро мелькали, вспыхивали льдистые алмазы, разноцветными огнями
загоралась Капелла.
Улегшись, позевали и закрыли глаза. Ветер дремотно шелестел торчавшей над головами колючей
соломой. Но дошла до лиц прохлада - и все почувствовали, что спать еще не хочется, - выспались после
обеда. Только один гимназист изнемогал от сладкой жажды сна. Но ему заснуть не давали блохи. Он стал
чесаться, раздумался о девках, о вдове, с которой он, при помощи работника Пашки, потерял в это лето
невинность, и тоже разгулялся.
Это был худой, неуклюжий подросток с нежным цветом лица, такого белого, что даже загар не
брал его, с синими глазами, с большим кадыком. Он вес лето не разлучался с работниками, - возил
сперва навоз, потом снопы, оправлял ометы, курил махорку, подражал мужикам в говоре и в грубости с
девками, которые дружески поднимали его на смех, встречали криками: "Веретенкин, Веретенкин!" -
дурацким прозвищем, придуманным подавальщиком в молотилку Иваном. Он ночевал то на гумне, то в
конюшне, по неделям не менял белья и парусиновой одежды, не снимал дегтярных сапог, сбил в кровь
ноги с непривычки к портянкам, оборвал все пуговицы на летней шинели, испачканной колесами и
навозом...
- Совсем отбился от дому! - с ласковой грустью говорила о нем мать, восхищаясь даже его
недостатками. - Конечно, поправится, окрепнет, но посмотрите, какая лохматая чушка, даже шеи не
моет! - улыбаясь, говорила она гостям и теребила его мягкие каштановые лохмы, стараясь добраться до
нежного завитка, кудрявившегося, как у девочки, на его затылке, на темной шее, отделявшейся от
видного под косовороткой по-детски белого тела, от больших позвонков под тонкой гладкой кожей. А он
угрюмо вывертывал голову из-под ее ласковой руки, хмурился, краснел. Он рос не по дням, а по часам и
на ходу гнулся, задумчиво свистал, угловато вилял из стороны в сторону. Он еще ел липовый цвет и
вишневый клей, носил, хотя уже тайком, в кармане парусиновых панталон рогульку для стрельбы по
воробьям, но сгорел бы от стыда, если б это обнаружилось, и не выпускал рук из карманов. Еще зимой он
играл с Лилей в краснокожих. Но весной, когда по всем улицам города текли и дрожали ослепительным
блеском ручьи, когда в классах горели от солнца белые подоконники, солнцем был пронизан голубой
дым в учительской и директорская кошка подстерегала первых зябликов в гимназическом саду, еще
полном серебряного снега, - весной он вообразил, что влюбился в худенькую, маленькую, начитанную и
серьезную гимназистку Юшкову, подружился с шестиклассником в очках Симашко и решил посвятить
все каникулы самообразованию. А летом мечты о самообразовании были уже забыты, было принято
новое решение - изучить народ, вскоре перешедшее в страстное увлечение мужиками.
Вечером на Успенье гимназист был налит сном еще за ужином. К концу каждого дня, когда
Стр.1