P.M. Ханинова,
Калмыцкий госуниверситет, Элиста
УЧЕБА КАК ФАКТОР ПОЗНАНИЯ СЕБЯ И МИРА
В ТВОРЧЕСТВЕ МИХАИЛА ХОНИНОВА
Теме учебы, образования посвящены многие произведения калмыцкого писателя Михаила ВаньБеседуешь
со мною мудро...» («Дон», пер. А. Наймана)-. И находит подтверждение своим мыслям и чувствам:
«Я слышу дружеские речи, / Участие к моей судьбе»3. И открывается лирическому герою удивительное
видение: «Я вижу: отражен водой, / Мой дед проходит шагом твердым, / Слились вы в песнопенье
гордом - / Ты, Дон, и джангарчи седой»4. Колыбельная для поэта сродни самой природе: «А воды и трава
о чем-то шепчут так, / Как наши бабушки шептали нам над зыбкой»5 («Весна калмыцкая», пер. А. Наймана).
Жанр колыбельной по-своему совмещает жанр благопожелания младенцу, выполняет функцию магического
оберега.
каевича Хонинова (1919-1981) в поэзии, прозе и публицистике, воспоминаниях. В одном из стихотворений
он. обращаясь к народной мудрости, призывал: «С детства сына учи - чтобы стал он умен. / Жеребенка
расти - скакуном будет он. / Пусть они сохраняют в великом и в малом / Верность делу отцов, по стопам
их идут, / Пусть врага побеждают! И люди начнут / Братом звать человека, коня - Аранзалом» (пер.
А. Наймана)1
Поэт разговаривает с природой, как с мудрым собеседником: «Ты, Дон, как мой столетний дед, /
В автобиографической прозе «В степи калмыцкой я родился...» Михаил Хонинов вспоминал о
детстве. «Во время цветения тюльпанов, во второй половине апреля того же 1919 года, когда мне было три
с половиной месяца, наши хотонцы кочевали от одного пастбища к другому, навьючив свои кибитки на
верблюдов. Караван шел всю ночь, пастбище оказалось далеко. Перед рассветом мама уснула на вьюке, а
на верблюде ехать приятно, тепло, словно в колыбели, и...уронила меня.
Верблюд - умное животное, на живое никогда не наступит, всегда перешагнет»6. В стихотворении
«Разве не узнаю?» лирический герой выразил свою благодарность родной земле, спасшей его в младенчестве:
«Я упал на пырейную землю / (мать-земля не была мне тверда), / всей душою сыновнею внемля, / что
мне травы шептали тогда» (пер. А. Николаева). Преемственность поколений он видит в том, что «в каждой
капле, травинке и ветке / кровь сердец. / пот натруженных рук. / Эту землю вручили нам предки. / Я -
прямой их наследник и внук»*. Залогом жизнестойкости народа становится память. «Только нам не мешало
б почаще / вспоминать свой глубокий исток. / Если корень сосны настоящий. / не страшны ей жара и
216
Стр.1
песок. II Среди нас же нет-нет и найдется / тот слепец, что по жизни идет / и под носом не видит колодца, /
из которого с жадностью пьет»9. Обратная связь представляется поэту воплощенной метафорически в курганах
захоронений: «И мне кажется даже порою: / не курганы над степью стоят, - / наши предки на внуков-героев
/ с одобрением молча глядят»10.
Вспоминая о раннем детстве. Михаил Хонинов отдал дань своей няне-веревке. «Врезалось в память
мою, как мама нас. двоих малышей-сыновей, во время дойки коровы привязывала волосяным арканом
к кибитке, чтоб мы не попали под ноги сердитых быков и нетелей»". В стихотворении «Моя няня» в
переводе Николая Поливина он подчеркнул временную протяженность разлуки с матерью, работавших на
богатеев, и длительность общения с веревкой: «Уже за полночь / возвращалась мама / И разлучала с нянею
меня»12. Это произведение интересно во многом: этнопедагогика, ментальный компонент, этнографическая
деталь, магический элемент, поскольку веревка-зель для скота-молодняка коррелировала с определением
родственных отношений в калмыцком роду (зель-уй)13. Термин «зель-үй» - «поколение по привязи»
обозначает понятие близкого родства по мужской линии (четвероюродные братья). Наш перевод этого
стихотворения ближе к оригинал}' в передаче национальных нюансов. «Взвалив все трудности на плечи
теперь сам, / Я вспоминаю маму и взрослею»14. - акцентирует лирический герой мотив сыновней памяти.
А родство со всем живущим явлено в заключительных строках; «А конь, привязанный, призывно вдруг
заржет - / веревку снять бегу с него проворно...»ь.
В начале тридцатых годов, как вспоминал поэт, «ходил в школу через колхозную степь, быстро
оставляя позади несколько километров, холмики и балки...»|й
По признанию М. Хонинова. стихи начал писать с двенадцати лет. со школьной скамьи. «Редко
выходила школьная стенная газета без моих длинных стихов. В стихах первым долгом восхвалял учителя,
хотя учителя в начале тридцатых годов были слишком строгими: за незнание и нерешение той или иной
задачи ставили ученика в угол, сильно стыдили. Несмотря на все это свои добрые чувства к учителю за то,
что он нас учит писать, решать задачи, я выражал лобовыми стихами. Также бичевал неуспевающих, стоявших
лицом в угол
Через несколько десятков лет вспоминаю школьную жизнь добром, с открытыми глазами и сердцем.
Как старались учителя, чтобы мы, дети, учились, любили школу. Они мечтали так же, как наши матери
и отцы, о том, чтобы мы в будущем стали образованными. "Кто-то из вас, когда вырастет, будет учителем.
Кто-то будет агрономом или врачом...". Так часто говорил мой любимый учитель Манжи Кеглдженов.
А я с задней парты поднимал руку: "Хочу быть трактористом". Потому что в нашем селе тогда впервые
с большим шумом появились сталинградские колесные трактора. Мы за ними бегали, дотрагиваясь на
остановках руками до зубцов колес»1'. Об этом желании М. Хонинов писал и в очерке «Мой товарищ
профессор Эрдниев»18.
Но судьба распорядилась иначе. В очерке «Разговор с отцом» (1977) писатель утверждал: «Отец
сам настоял, чтобы я и мой брат Лиджи учились на артистов»19. И была вероятность, что братья станут
музыкантами. «Все в нашей семье, кроме меня, хорошо играли на различных инструментах. И поныне
помнят земляки, что в семье Хонинова все играют и пляшут, люди в шутку говорили, что даже телята возле
нашей кибитки танцуют на привязи. Сам отец играл на калмыцкой домбре; в руках мужчин домбра
звучит сильнее, нежели в женских, - звук разносился далеко по степи. Но еще лучше он владел скрипкой.
Желание отца было, чтобы мы стали скрипачами, грамотными, а не самоучками, как он.
Преподаватели техникума обнаружили в нас какие-то музыкальные способности. Я занимался
на скрипке, а брат - по классу фортепиано. Позанимались более месяца. Лиджи уже сидел в аудитории
актерского отделения, а потом и я перебежал туда. Показалось легким сценическое дело. Теперь эту
ошибку непоправимую я исправляю прослушиванием симфонического оркестра и соло скрипки знаменитого
Когана»20.
О времени учебы в Калмыцком техникуме искусств Михаил Хонинов писал в романе «Помнишь,
земля смоленская...» (1974), в очерках и воспоминаниях. «Когда я приехал на грузовике в белокаменную
Астрахань, радости моей не было предела. Порою про себя удивлялся, как я попал сюда, в этот прекрасный
русский город Астрахань, прямо с телеги на шумную улицу. Для меня это была живая сказка - учиться в
городе. <.. .> Астрахань - это город моей юности, где я познавал богатую культуру русского народа. Часто
бывал в музеях и театрах. Преподавали нам русские наставники с большой любовью и уважением»21.
Калмыцкий техникум искусств находился на улице Суханова, 29. «Наш двухэтажный каменный
дом с деревянным забором стоял недалеко, совсем рядом с медицинским институтом»--, - вспоминал
позднее М. Хонинов.
Любопытна была реакция старшего брата на приезд младшего брата в Астрахань.
«- Пришло золотое время, сынок, взяться за сургаль. - сказал отец Мутулу. - Знай: неученый -
что человек без глаз. Поезжай в Астрахань, там твой брат, будешь разговаривать и писать по-русски. В
мое время - время царей и ханов - нам и думать об учебе было нельзя. А теперь другие времена. Можно
бедняку и надо учиться, как сказал товарищ Ленин...
Для Мутула слово сургаль - учение - прозвучало, как имя Аранзала - легендарного, не устающего
коня, на котором можно объехать весь белый свет.
Приезд Мутула был неожиданностью для брата.
«Зачем он здесь? Зачем двум человекам из одной семьи быть артистами?» - думал он.
217
Стр.2