В. Г. Белинский
Гамлет, принц датский... Сочинение Виллиама Шекспира...
Белинский В. Г. Собрание сочинений. В 9-ти томах.
Т. 2. Статьи, рецензии и заметки, апрель 1838 -- январь 1840.
Ред. Н. К. Гей. Подготовка текста В. Э. Бограда. Статья и примеч. В. Г. Березиной.
М., "Художественная литература", 1977.
OCR Бычков М. Н.
Гамлет, принц датский. Драматическое представление. Сочинение Виллиама Шекспира. Перевод
с английского Николая Полевого. Москва. 1837.
В статье о "Гамлете" Шекспира и об игре Мочалова в роли Гамлета я хотел вполне представить
судьбу, в нашем отечестве, одного из величайших созданий величайшего драматического гения. Игра
Мочалова и ее действие на московскую публику были главным предметом, главною, основною мыслию
моей статьи. Но, кроме того, я почел еще нужным и рассмотреть критически, как умел и как мог, самую
пьесу, и не только разобрать, но и сравнить перевод г. Полевого с переводом г. Вронченки. Но так как
статья моя вышла чрезвычайно велика, то разбор перевода не мог войти в нее, и потому я решился
посвятить ему особенную статью, которая здесь и предлагается на суд читателей.
Всякий предмет человеческого знания имеет свою теорию, которая есть сознание законов, по
которым он существует. Сознавать можно только существующее, только то, что есть, и потому, для
создания теории какого-нибудь предмета, должно, чтобы этот предмет, как данное, или уже существовал,
как явление, или находился в созерцании того, кто создает его теорию. Некоторые утверждают, что будто
в Германии теория искусства предупредила само искусство, что оно было там результатом теории и что,
наконец, такова же должна быть участь искусства и у нас в России1. Мысль очевидно ложная: не входя в
дальние рассуждения, со можно опровергнуть самыми фактами. В Германии эстетика, будучи многим
одолжена поэту Шиллеру, одолжена еще более философам Шеллингу и Гегелю, из которых первый еще
жив, тогда как уже не осталось в живых ни одного из великих ее поэтов, ни представителя их Гете. И не
могло быть иначе, потому что если сознание предмета не дается самим этим предметом, то пробуждается
им. Теперь, что бы могло возбудить в немцах стремление к сознанию изящного, если у них еще не было
образцов изящного? -- Искусство древних! Но интересу, который должно было возбудить в них древнее
искусство, должен был предшествовать интерес, возбужденный к своему родному искусству. Понимать
древнее искусство можно только объективно, а объективности непременно должна предшествовать
субъективность, иначе эта объективность будет уродливая, бесплодная. Пример французов лучше всего
доказывает эту истину: не имея своей литературы, они имели понятие о греческой, хотя и не понимали ее;
захотели свою создать по ее образцу -- и вышла нелепость. Вся ошибка в том, что они поняли греческую
литературу субъективно, то есть поняли ее как французы и поняли ее как бы свою, французскую
литературу, а не объективно, то есть не так, как бы должны были французы понять чужую литературу, в
духе и жизни того народа, которому она принадлежала.
Мы могли бы привести и еще много доказательств и примеров, что теория всего того, чего нет, что
не существует, не имеет цены, достоинства -- даже мыльного пузыря. Если же предмет теории находится,
как данное, только в созерцании автора теории, то как бы ни верно было его созерцание, его теория будет
понятна только для одного его. В обоих случаях отсутствие предмета теории уничтожает возможность
всякой теории. Если у иностранцев есть превосходные переводы -- нашей публике от этого не легче, и
тайна переводов на русский язык для нее должна остаться тайною до тех пор, пока какой-нибудь
талантливый переводчик самым делом не покажет, как должно переводить с того ли или другого языка,
того или другого поэта. Жуковский давно уже показал, как должно переводить Шиллера (особенно
переводом "Орлеанской девы") и Байрона (переводом "Шильонского узника"). Теперь это вопрос
решенный; дорога проложена, и продолжателям предоставлена возможность даже дальнейших успехов.
Но в литературе нашей возник новый вопрос, и уже давно: вопрос -- как должно переводить Шекспира? Гн
Вронченко первый начал переводить Шекспира с подлинника;2 он перевел "Гамлета" вполне, без всяких
перемен, но вопрос остался нерешенным; г. Якимов перевел "Лира" и "Венециянского купца" -- и вопрос
еще больше запутался; между этими двумя переводами был дан на сцене перевод (прозою)
"Венециянского купца";3 Шейлока играл Щепкин, и играл превосходно, а вопрос все-таки ни на шаг не
Стр.1