В. Г. Белинский
Стихотворения Владимира Бенедиктова. Вторая книга.
Белинский В. Г. Собрание сочинений. В 9-ти томах.
Т. 2. Статьи, рецензии и заметки, апрель 1838 -- январь 1840.
Ред. Н. К. Гей. Подготовка текста В. Э. Бограда. Статья и примеч. В. Г. Березиной.
М., "Художественная литература", 1977.
OCR Бычков М. Н.
СТИХОТВОРЕНИЯ ВЛАДИМИРА БЕНЕДИКТОВА. Вторая книга. 1838. Санкт-Петербург. В
типографии Неймана и комп. 107. (8).
Все бесконечное отличается от конечного своею неуловимостию и непередаваемостию с
математическою точностию и ясностию. Причина этого заключается в том, что все бесконечное
запечатлено печатию таинственности, которая составляет одну из основных потребностей духа и без
которой погибло бы всякое наслаждение созерцанием жизни. Это всего более применяется к искусству.
Подите в Останкино, в вельможный, в полном и высшем значении этого слова, дом графа Шереметева и
пересмотрите там мраморные копии с великих произведений греческого ваяния. Отчего же живет он, этот
бездушный, холодный мрамор, такою одушевленною, такою светло-пламенною жизнию, как будто бы
хочет вам сказать приветствие любви и счастия, как будто хочет вам открыть какую-нибудь заветную
тайну вечно прекрасного бытия? Отчего же этот холодный и бездушный кусок камня представляется вам
Венерою, богинею красоты, которая, в своей лучезарной, гармонической наготе, так грациозно стоит на
пьедестале, так стыдливо прикрывает руками свои дивные прелести, пред которыми благоговел
миродержавyый Олимп и при созерцании которых просветлялось божественною улыбкою грозное чело
отца богов и человеков,Юпитера-громовержца? Отчего же эти мраморные выпуклости, эти немые формы,
сверкают и дышат такою упоительно-могучею красотою, а вы, смотря на них, не пожираете их
влюбленными очами, не трепещете страстным восторгом, но тихо и спокойно, в благоговейном
безмолвии, созерцаете этот олицетворившийся перед вами тип, эту окаменевшую идею вечной красоты, и
душа ваша плавает, расширяется в ароматическом эфире безмятежно-гармонического наслаждения,-- и
легкою, светлою, прозрачною, грустно-радостною мечтою переносится в ту страну, под то вечно
лазоревое небо, где жизнь была беспрерывным служением, неумолкаемым хором красоте?.. Но пойдемте
далее; вот бюст фавна: посмотрите, о, посмотрите, какая невыразимо радостная улыбка играет на
прелестных устах юного божества лесов, как осияла эта чудная улыбка каждую выпуклость его
прекрасного лица, какое дико-гармоническое, страстно-безмятежное играние жизни выражает это
самодовольное, упоительное осклабление!.. Но вот бюст Александра Македонского: какая дивная
гармония в размерах этой греческой головы! Какое благородство, величие, какая гордость и вместе с тем
красота, кротость и спокойствие в этом лице героя-полубога!.. А ведь это только копии: что же
оригиналы?.. Неужели это мрамор, холодный, бездушный камень? Каким же образом, каким волшебством
уловил он в себя и заключил в свою темную массу эту юную жизнь, которая трепещет и играет в нем
своими светлыми переливами?.. Вы скажете, что Венера Медицейская нравится потому, что в ней
выражена идея женственной красоты, тип которой носили в душе своей светлые чада Эллады; что в фавне
выражена идея красоты, которая отражается в полноте самонаслаждения жизнию; что в Александре
Македонском воспроизведена идея этого героя, которого история и предание представляют апотеозом
героической красоты греков... Может быть, все это и так; но я не о том спрашиваю. В чем состоит тайна
этого живого слития идеи с формою, этого органического сочетания жизни с мрамором, которые я вижу
во всем этом: вот о чем я спрашиваю! Кроме красоты, гармонии, девственной стыдливости, я вижу и в
лице Венеры, и в ее положении, и во всей ее целости еще какое-то нечто, которого не умею назвать, не
умею выговорить... Эта прекрасная Венера есть и красота как идея, и красота как индивид -- и как
женщина вообще, и как одна какая-нибудь женщина... То же самое и этот фавн, и этот полубог, сын
Олимпии и громовержца Зевеса: они и боги и люди, боги без имени, люди с именами... И добро бы еще
все это было выражено какою-нибудь яркостию, затейливостию, чем-нибудь мудреным: а то все так
просто, так обыкновенно, что не к чему придраться, не на что указать, опереться... "Вот эта черта, около
губ; это возвышение на щеке"... Не говорите мне этого: значит, вы не понимаете искусства, если думаете
разлагать на черты и выпуклости его внутреннюю жизнь... Эти лица, эти образы поражают меня своею
Стр.1