По прошествии лет Сливинский понял, что время — это тоже
проявление Его, и оно тоже бесстрастно, как Он, и одинаково справедливо ко
всем; но тогда ему казалось, что к нему время было особенно несправедливо. <...> Сливинский вспомнил отца, но ничего не сказал бедному старику. <...> Но
Сливинский поблагодарил за оказываемую честь, посетовал, что за четыре года
войны появилось много новых данных и нужно время, чтобы их все учесть,
заверил, что он еще не заслужил такого благорасположения, попрощался с
Фердинандовым, взял все экземпляры диссертации под мышку и подался в
Москву искать правду и счастье. <...> Как-то само собой получилось, что Фаина
поехала с отцом, а не осталась в Москве с матерью. <...> Фаина
летала к матери на каникулы, иногда и так просто, сходить в Третьяковку или в
пирожковую возле Ленинки. <...> Толстячка в эти дни с матерью не было, но вся
обстановка в доме была приспособлена, подогнана под его пузатые вкусы и
запросы — Фаина чувствовала это обостренно и с досадой на мать. <...> Одна даже приезжала откуда-то два раза в Воложилин,
и отец, слегка конфузясь, отправлял Фаину на пару деньков в Москву проведать
мать. <...> А Гвазава, можно сказать, спас ее от неминуемой смерти,
а может, что еще хуже, и от физического уродства. <...> Для Гвазавы не было проблем с дефицитом. <...> Туфли у Гвазавы были без
единого пятнышка. <...> И он никогда, в отличие от Гвазавы, не позволял себе
ничего с новой знакомой, если со старой позволил еще не все. <...> Капитана все по-простому звали Дрейком, а кто с ним был покороче —
Филолог и зав. кафедрой мединститута Борисов, с которыми он обычно
расписывал «пульку», — Фрэнком. <...> Последующие дни Филолог ходил мрачный и молчаливый, избегая
общества и трепа, старался не встречаться с Фаиной; когда встречался, молча
кивал ей головой, а по вечерам пил водку — «яд философа развел он в алкоголе»
— и играл в преферанс с Дуче, капитаном Дрейком и зав. кафедрой мединститута
Борисовым. <...> — У них развилась то ли боязнь пространства, то ли боязнь стремительно <...>
Сибирские_огни_№2_2000.pdf
Николай ДЕДОВ
ТОСТ ДРУГА
При всем при том.
Могу вам предсказать я,
Что будет день,
Когда кругом
Все люди станут братья!
Роберт Бернс
Во время второй мировой войны торговые суда США, Канады, Англии —
наших союзников по борьбе с фашистской Германией — доставляли к нам на
север, в Мурманск, Архангельск, оборонные грузы. В одном из таких походов,
сначала из Америки в Англию через Атлантику, затем из Англии в СССР по
Северному Ледовитому океану, мне довелось участвовать на полученном в
США по ленд-лизу противолодочном корабле, который в составе военноморского
конвоя союзников охранял караван торговых судов от гитлеровцев.
После прихода в Северную Ирландию, в порт Лондондерри, нашим
противолодочным военным кораблям пришлось подняться еще дальше на север,
где мы по Каледонскому каналу пересекли Шотландию с запада на восток.
Канал, состоящий из 29 шлюзов, интересен был уже тем, что построен он был
еще в начале прошлого века, при жизни Джорда Байрона и Вальтера Скотта.
Но мы к тому времени в своих дальних зарубежных плаваниях видели уже
столько всякой всячины, что нас трудно было чем-либо удивить. Да и
запоминалось в этой кровопролитной войне чаще совсем другое, больше
связанное с реалиями того времени. Например, об одной из встреч с
британскими моряками на их судне, о которой я и хотел бы рассказать.
Перейдя Шотландию по каналу с запада на восток, мы спустились вдоль ее
побережья южнее. Остановились в порту Эдгарт, около Эдинбурга. И стали
ожидать формирования каравана судов, с включением в него кораблей
Британии, для дальнейшего следования.
В выходной день, получив увольнение, я сошел на берег. Но мне не
повезло с первых шагов. Налетевший внезапно порыв ветра сорвал с меня
бескозырку. Подхваченная потоком воздуха, она, как птица, взметнулась вверх,
трепеща черными лентами с золотыми якорями на них. Потом покатилась по
причалу. Я бросался за ней. Но она уже плавала в бухте.
Было досадно за свою оплошность. Ведь бескозырка не просто головной
Стр.1
убор, а гордость моряка. Ее не сравнишь с какой-то там шляпой или кепкой...
Надо достать, пока ее не унесло, пока она сильно не намокла и не утонула. Но
как это сделать? Наши корабли находились по другую сторону пирса. Здесь же
были только британские.
Просить шлюпку у англичан вроде бы неудобно...
Но они сами пришли на помощь. Со стоявшей рядом самоходной
десантной баржи я услышал оклик:
— Эй, рашен!
Там спускали на воду маленькую шлюпку-тузик и звали меня к себе.
Минуты через две я уже сидел в этой шлюпке с молодым парнем, у которого изпод
лихо сдвинутой на затылок зюйдвестки торчали непокорные рыжие вихры.
— Ол райт!? — кричал он мне по-английски, весело скаля зубы.
— Все хорошо, все в порядке! — отвечал я ему по-русски.
Дальше от причала стали пениться белые барашки волн. Ветер бросал в
лицо холодные соленые брызги. Наш тузик мог легко перевернуться. Но мы не
думали об этом. От горячего дружеского участия и осенняя вода в бухте
казалась теплее, и погода вроде бы прояснялась. Хотя небо Шотландии, как
обычно в это время года, было затянуто низкой свинцовой пеленой туч.
Бескозырку несло в сторону от пирса. Мы спешили за ней. Погоня эта
пьянила, подзадоривала нас. Но вдруг путь наш перерезал торпедный катер.
Мой спутник с досады выругался по-английски, я по-русски. Ничего не
поделаешь, пришлось отходить в сторону и маневрированием спасаться от
поднятых катером валов.
Потом мы продолжили погоню за бескозыркой. Однако, несмотря на все
старания, не могли ее найти. Ее случайно подобрали матросы с английского
тральщика и после передали на наш корабль. Но это было на другой день. А
пока что, раздосадованные, мы возвращались назад с пустыми руками, решив,
что бескозырка утонула. Огорчались мы не столько из-за бескозырки, сколько
друг за друга: он — потому что очень хотел мне помочь, но не смог; я —
потому что его горячее участие по отношению ко мне кончилось столь
безрезультатно.
С десантной баржи меня сразу не отпустили. Попросили спуститься вниз, в
кубрик. А там, не успел я оглянуться, как из матросских рундуков была
извлечены ром, кока-кола, консервы, галеты. Ко мне с угощением потянулось
сразу несколько рук. Я пытался отказаться, но не тут-то было. Мне предложили
выпить за дружбу русских и английских моряков, за победу над Гитлером. Это
для всех нас было самым желанным. И за это нельзя било не выпить. Тем более,
что корабль мой находился рядом, через пирс, а впереди у меня было полдня
свободного времени.
Хозяева мои почти ни слова не знали по-русски. Я же говорил поанглийски
с грехом пополам, с таким ужасным произношением, от которого
лорда-хранителя печати, наверное, покоробило бы. Ну а мы, матросы, при всем
Стр.2
этом чувствовали себя неплохо, понимали друг друга и были довольны встрече.
Я назвал свое имя и возраст. Оказалось, что с рыжеволосым парнем, с
которым плавали за бескозыркой, мы ровесники, и даже тезки. Он, как и я,
скоро должен был в восемнадцатый раз отмечать свой день рождения. Звали его
Ник, что соответствовало русскому имени Коля.
— Для нас ты тоже будешь Ник, ладно? — предложил мне тезка.
— Хорошо! — согласился я.
Ник кратко, насколько позволяли мои познания английского языка понять
его, рассказал о себе, дополняя слова выразительной мимикой и жестами. 0н —
сын докера. Вырос на Темзе. Но мать его родом из Шотландии. От нее он и
унаследовал рыжие волосы. Семья у них была большая, нуждалась. Поэтому,
когда Ник немного подрос, его устроили юнгой на речной пароход. Ну а теперь
он служит в военном флоте, куда, как и я, в связи с войной пришел раньше
совершеннолетия.
Кроме нас с Ником, в кубрике было еще трое матросов. Мне больше всех
запомнился старший из них. Ему было лет тридцать. Высокий, худой, с
большими темными руками, он производил впечатление не военного-моряка, а
рабочего, недавно пришедшего с берега на корабль. Так оно и оказалось. Майкл
— так его звали — был шахтером, жил в Уэльсе, где у него осталась семья:
жена и дети. И он сильно скучал о них.
Майкл не отличался многословием. Больше говорили мы с Ником, самые
молодые из присутствующих в кубрике, поэтому самые непосредственные.
Тезка рассказал, как их самоходка недавно, летом 1944 года, участвовала в
высадке десанта союзных войск в Нормандии, где и какие вмятины на ее бортах
остались после этого.
— Теперь открылся фторой фронт — и Гитлеру будет капут! — говорил
Ник, от избытка чувств хлопая меня по плечу.
И мы пили за «фторой» фронт, за скорый «капут» Гитлера, передавая по
кругу из рук в руки матросские кружки. Но когда я, движимый соображениями
союзника, предложил тост за главу английского правительства Черчилля, брови
Майкла нахмурились, на переносице у него легла резкая складка. И он,
отодвинув в сторону кружку, сказал твердо:
— Ноу!
Я спросил: Почему — нет?
— Мы, английские рабочие, ничего хорошего не видели и не ждем от
своего премьера — ответил Майкл. — Ну, а вам и подавно нельзя на него
рассчитывать. В войне с фашизмом я больше верю в русского Ивана и
предлагаю выпить за его здоровье!
Матросский кубрик не зал заседаний международной конференции, где
дипломаты лавируют, хитрят друг перед другом. Тут люди не закручивают
словесные спирали, а говорят прямо, говорят то, что думают. Так что поправка
Майкла мне показалась очень разумной. И я с большим удовольствиям ее
Стр.3