Иннокентий Анненский. Генрих Гейне и мы
(1856-1906)
---------------------------------------------------------------------------Серия
"Литературные памятники"
Иннокентий Ф.Анненский "Книги отражений", М., "Наука", 1979
OCR Бычков М.Н.
---------------------------------------------------------------------------Лет
шесть тому назад в Париже на кладбище Монмартра можно было еще
два слова,
видеть серую плиту. На ней стояло только два слова "Henri Heine". Всего два,
и то иностранных, слова над останками немецкого поэта;
оставленные стоять в течение целых 45 лет на камне, в хаосе усыпальниц
парижской бедноты... О, у немцев, очевидно, был не один, а много поэтов,
которые назывались Генрих Гейне! Я не думаю, конечно, чтобы поэты так уж
нуждались в чьей-нибудь признательности, тем более посмертной, да еще в виде
такой претенциозной нелепости, как мавзолей {1}.
Но грустно думать, что для поэта не нашлось даже каменных слов на том
языке, которому он сам оставил венок бессмертной свежести.
Можно, пожалуй, предположить, что не только соотечественники Гейне, но
и вообще все люди, думающие по-немецки, так прочно и раз навсегда обиделись
на его выходки против орла Гогенцоллернов или знамени Фридриха Барбаруссы
{2}, что в их глазах для кары Гейне оказалось мало даже его двадцатилетнего
изгнания {3}. Когда-то Прометей горько оскорбил отца богов профанацией его
стихии: он был сурово наказан, но тот же Зевс родил и героя, положившего
конец пытке титана. Неужто же олимпийцы оказались менее злопамятными, чем
бюргеры Дюссельдорфа и Франкфурта?
В настоящее время, благодаря покойной австрийской императрице, могила
Гейне украшена достойно ее червей {4}, но оценка автора "Германии" на его
родине далеко не свободна еще и теперь от горечи оскорбленных им когда-то
патриотов, фарисеев и тупиц.
Последние двадцать с лишком лет проведены были Гейне среди французов, и
между французами у него было немало друзей.
Безумный Жерар де Нерваль {5} отмечал Гейне его германизмы, а Т. Готье
не только восхищал его, но влияние этого несравненного художника,
несомненно, сказалось и на эстетизме "Романцеро".
Тем не менее французы никогда не считали его своим. Он не был для них
даже Тургеневым или Мицкевичем.
Среди немцев они и Бисмарка и Ницше считают гораздо родственнее себе по
духу, чем рейнского трубадура.
Больной Гейне обмолвился как-то, говоря о Франции, такой фразой:
"Легкость этого народа меня утомляет", - и вот через полвека после его
агонии французы все еще не могут забыть этой фразы.
Если Гейне кого-нибудь боготворил, кроме женщин, которыми хотел
обладать, так разве одного Наполеона.
И сколькие французы до сих пор не могут простить ему этого: гренадеры и
барабанщики Гейне не менее, чем беранжеровские grand'mer'ы {Бабушка (фр.).}
{7} вызывают у французов, переживших Вторую империю, невольную горечь; при
этом некоторые из них, желая прикрыть свое недовольство,
умудряются
расслушать в бряцании наполеоновской легенды даже отзвуки "старых счетов
еврейского квартала". Поляки? Но простят ли они когда-нибудь Гейне его
Крапюлинского {8}?
Если есть - не решаюсь сказать народ, но общество - интеллигенция, -
которой Гейне, действительно, близок по духу и у которой нет, да и не может
быть с ним никаких политических счетов, - так это, кажется, только мы,
русские. Особенно в шестидесятые годы и в начале семидесятых мы любили
Гейне, пожалуй, больше собственных стихотворцев.
Кто из поэтов наших, начиная с Лермонтова, не переводил Гейне (Майков,
Фет, Алексей Толстой)? Гейне имел даже
как бы привилегированных русских
переводчиков, тесно связавших с его поэзией свои имена: таковыми были М. Л.
Михайлов {9} и ныне здравствующий П. И. Вейнберг {10}. Правда, русские
всегда понимали Гейне своеобразно, но что мы не только чувствовали его
обаяние, а провидели его правду лучше других народностей, - это не подлежит
сомнению.
И на это было много причин. Во-первых, русскому сердцу как-то
трогательно близко все гонимое, злополучное и страдающее, а таков именно
Гейне.
Стр.1