М. Алданов
Д. С.Мережковский
Некролог
О каждом человеке нетрудно написать некролог обычного типа, -- с надлежащими
прилагательными в надлежащих степенях. Обычай подобных некрологов очень стар и очень хорош. Но
именно о Д. С. Мережковском так писать не хочется. В громадном большинстве случаев краткие строки
некролога навсегда завершают то, что о человеке пишется: больше о нем никто писать не будет, -кончено.
Тогда действительно de mortuis...{О мертвых [либо хорошо, либо ничего] (лат.).} Однако
Дмитрий Сергеевич был явлением исключительным: писать о нем будут долго, он имеет на это
достаточно прав.
Это был человек выдающегося ума, блестящего литературного и ораторского таланта, громадной
разностороннейшей культуры, -- один из ученейших людей нашей эпохи. Судьба послала ему долгую
жизнь. Он проработал в литературе почти шестьдесят лет, написал несколько десятков толстых книг,
встречался со всеми своими известными современниками: ведь он разговаривал с Достоевским! (из
писателей, видевших Достоевского, теперь остается в живых один А. А. Плещеев). Д. С. Мережковский
был знаменит: его книги, особенно "Леонардо да Винчи", в разных переводах можно было найти в любом
книжном магазине любой страны Европы. Добавлю, что свою известность он носил в высшей степени
просто: генеральство было совершенно чуждо его натуре. Это была одна из многих привлекательных его
черт.
Служил он всю жизнь одной -- очень большой -- идее. Но и ее сторонники, и люди ей чуждые
относились к этому служению сдержанно, -- чтобы не сказать холодно. Д. С. Мережковский всю жизнь
мечтал о "последователях". Их у него не было. Факт сам по себе обычный и, по общему правилу, не столь
важный: у кого же из русских писателей были последователи? Едва ли не у одного Толстого, да и то лишь
как у автора "Так что же нам делать". Но другие русские писатели к этому и не стремились, тогда как Д.
С. Мережковский об отсутствии у него последователей говорил иногда как о кресте своей жизни. Ему
часто казалось, что его просто не принимают всерьез. И в этом действительно была доля правды.
-- "Я был молод, -- вспоминал Мережковский в своей прекрасной статье о посмертном издании
писем Чехова, -- мне все хотелось поскорее разрешить вопросы о смысле бытия, о Боге, о вечности. И я
предлагал их Чехову как учителю жизни. А он сводил на анекдоты да на шутки. Говорю ему, бывало, о
"слезинке замученного ребенка", которой нельзя простить, а он вдруг обернется ко мне, посмотрит на
меня своими ясными, не насмешливыми, но немного холодными, "докторскими" глазами и промолвит: "А
кстати, голубчик, что я вам хотел сказать: как будете в Москве, ступайте-ка к Тестову, закажите селянку, -
- превосходно готовят -- да не забудьте, что к ней большая водка нужна". Мне было досадно, почти
обидно: я ему о вечности, а он мне о селянке".
Самое интересное в этом воспоминании одного знаменитого писателя о другом то, что сам
Мережковский признавал Чехова совершенно правым: "Надо было наговорить столько лишнего, сколько
мы наговорили, надо было столько нагрешить, сколько мы нагрешили святыми словами, чтобы понять,
как он (Чехов) был прав, когда молчал о святыне. Зато его слова доныне -- как чистая вода лесных озер, а
наши, увы, слишком похожи на трактирные зеркала, засиженные мухами, исцарапанные надписями".
Это была его очень привлекательная черта: он признавал свои ошибки и сознавался в них
откровенно, -- каялся. Казалось бы, по всей его природе Чехов должен был быть вполне ему чужд, должен
был даже возбуждать у него враждебность. Им и спорить было не о чем. Как почти все русские критики и
историки, Д. С. Мережковский считал религиозность основной, главной и драгоценнейшей чертой
русской литературы. Но Чехов, один из величайших и самых "русских" писателей России, никак не
укладывался в его основное положение. -- "Интеллигенция пока только играет в религию и главным
образом от нечего делать. Про образованную часть нашего общества можно сказать, что она ушла от
религии и уходит от нее все дальше и дальше, что бы там ни говорили и какие бы религиознофилософские
общества ни собирались. Хорошо ли это или дурно, решить не берусь, скажу только, что
религиозное движение, о котором вы пишете, -- само по себе, а современная культура -- сама по себе, и
ставить вторую в причинную зависимость от первого нельзя", -- писал Чехов Дягилеву 30 декабря 1902
года. В другом, позднейшем письме, написанном за год до его смерти, он на предложение войти в
редакцию "Мира Искусства" дал следующий ответ: "Как бы это я ужился под одной крышей с Д. С.
Мережковским, который верует определенно, верует учительски, в то время, как я давно растерял свою
веру и только с недоумением оглядываюсь на всякого интеллигентного верующего. Я уважаю Дмитрия
Стр.1