Аксаков С. Т.
ИСТОРИЯ МОЕГО ЗНАКОМСТВА С ГОГОЛЕМ
со включением всей переписки с 1832 по 1852 год
**************************************
Аксаков С. Т. Собрание сочинений в 5 т.
М., Правда, 1966; (библиотека "Огонек")
Том 3. -- 408 с. -- с. 143-376.
OCR: sad369 (6.08.2006).
**************************************
ВСТУПЛЕНИЕ
"История моего знакомства с Гоголем", еще вполне не оконченная мною, писана была не для
печати, или по крайней мере для печати по прошествии многих десятков лет, когда уже никого из
выведенных в ней лиц давно не будет на свете, когда цензура сделается свободною или вовсе
упразднится, когда русское общество привыкнет к этой свободе и отложит ту щекотливость, ту
подозрительную раздражительность, которая теперь более всякой цензуры мешает говорить откровенно
даже о давнопрошедшем. Я печатно предлагал всем друзьям и людям, коротко знавшим Гоголя, написать
вполне искренние рассказы своего знакомства с ним и таким образом оставить будущим биографам
достоверные материалы для составления полной и правдивой биографии великого писателя. Это была бы,
по моему мнению, истинная услуга истории русской литературы и потомству. Не знаю, принято ли кемнибудь
мое предложение, но я почти исполнил свое намерение. Очевидно, возникают вопросы: как можно
печатать сочинение, писанное не для печати? Какая причина заставила меня изменить цели, с которою
писана книга? Первый вопрос разрешается легко: из "Истории моего знакомства с Гоголем" исключено
все, чего еще нельзя напечатать в настоящее время. Причины же, почему я так поступил, состоят в
следующем: четыре года прошли, как мы лишились Гоголя; кроме биографии и напечатанных в журналах
многих статей, о нем продолжают писать и печатать; ошибочные мнения о Гоголе, как о человеке,
вкрадываются в сочинения всех пишущих о нем, потому что из них -- даже сам биограф его -- лично
Гоголя не знали или не находились с ним в близких сношениях. Я думаю, что мой искренний, никаким
посторонним чувством не подкрашенный рассказ может бросить истинный свет не на великого писателя
(для которого, говорят, это не важно), а на человека. Мне кажется, что дружба моя к Гоголю и долг его
памяти требуют от меня такого поступка. Записки мои потеряют не только большую половину своей
занимательности, но и большую половину очевидности, то есть способности изъяснить предмет, о
важности которого распространяться не нужно.
В 1832 году, кажется весною, когда мы жили в доме Слепцова на Сивцевом Вражке, Погодин
привез ко мне, в первый раз и совершенно неожиданно, Николая Васильевича Гоголя. "Вечера на хуторе
близ Диканьки" были давно уже прочтены, и мы все восхищались ими. Я прочел, впрочем, "Диканьку"
нечаянно: я получил ее из книжкой лавки, вместе с другими книгами, для чтения вслух моей жене, по
случаю ее нездоровья. Можно себе представить нашу радость при таком сюрпризе. Не вдруг узнали мы
настоящее имя сочинителя; но Погодин ездил зачем-то в Петербург, узнал там, кто такой был "Рудый
Панько", познакомился с ним и привез нам известие, что "Диканьку" написал Гоголь-Яновский. Итак, это
имя было уже нам известно и драгоценно.
По субботам постоянно обедали у нас и проводили вечер короткие мои приятели. В один из таких
вечеров, в кабинете моем, находившемся в мезонине, играл я в карты в четверной бостон, а человека три
не игравших сидели около стола. В комнате было жарко, и некоторые, в том числе и я, сидели без фраков.
Вдруг Погодин, без всякого предуведомления, вошел в комнату с неизвестным мне, очень молодым
человеком, подошел прямо ко мне и сказал: "Вот вам Николай Васильевич Гоголь!" Эффект был сильный.
Я очень сконфузился, бросился надевать сюртук, бормоча пустые слова пошлых рекомендаций. Во всякое
другое время я не так бы встретил Гоголя. Все мои гости (тут были П. Г. Фролов, М. М. Пинский и П. С.
Щепкин -- прочих не помню) тоже как-то озадачились и молчали. Прием был не то что холодный, но
конфузный. Игра на время прекратилась, но Гоголь и Погодин упросили меня продолжать игру, потому
Стр.1