Ю. И. Айхенвальд
Островский
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/ostrovskiy/ayhenv_ostrovskiy.html.
Мир Островского - не наш мир, и до известной степени мы, люди другой культуры, посещаем его
как чужестранцы: в своих главных очертаниях он лежит перед нами лишь как объект постороннего
наблюдения, как сценическое зрелище. Далек от его существа обычный строй наших помыслов,
воззрений и нравов. Чуждая и непонятная жизнь, которая там происходит, в своем внешнем укладе и в
своих интимных отношениях, в своей физиологии и психологии, может быть любопытна для нас, как все
невиданное и неслыханное, но сама по себе не интересна та человеческая разновидность, какую
облюбовал себе Островский. Он дал некоторое отражение известной среды, определенных кварталов
русского города, но не поднялся над уровнем специфического быта, и человека заслонил для него купец.
Это царство хозяев и приказчиков, свах и ворожей, эта область нелепицы и самодурства, пьяного разгула
и мелочной расчетливости, эти странные фигуры, исковерканные слова и уродливые мысли - все это
цепко держало автора в своей притупляющей власти. Быт наложил свою печать на бытописателя. Когда
Ларисе предлагают богатое покровительство, она пошло восклицает: "у меня перед глазами заблестело
золото, засверкали бриллианты" - вот именно это золото, эти "кандалы" своею тяжестью всегда мешали
Островскому взойти на высоту общего и вечно человеческого. Все эти богатые и бедные невесты,
бесприданницы и бешеные деньги гипнотизировали его самого; во всей этой удручающей
меркантильности виноват не только быт, но и его изобразитель. Пьяными актерами, разноцветными
фонариками, музыкой и цыганами увлекаются не только купеческие удальцы, но и сам драматург, точно
и он думает, что это - предел кутежа и широкой натуры. Он как-то принял своих чиновников, своих
Бальзаминовых, свое купечество и мещан - всерьез. Раб своих героев, член своей среды, Островский
неосторожно подпал даже ее морали, и в последних словах Глумова из комедии "На всякого мудреца
довольно простоты" слышится реабилитация карьеризма, слишком скорое примирение с плутовством.
Негодование - вот чего совершенно нет у Островского. Дух практицизма и элементарной этики веет от
его произведений. Есть нравственная тупость и нет честности. А в лице Жадова, в этом бездарнобезжизненном
лице, он честность опошлил.
Быт освободил его и от психологии. Внутреннюю жизнь, ее волнения и катастрофы автор
понимает лишь как порождение какой-нибудь резкой внешней силы: например, для той же Ларисы весь
узел драмы заключается в отсутствии приданого, как будто ее нравственный облик изменился бы, если
бы у нее были деньги! Любовь и деньги Островский вообще ставит на одну доску. В неумолимое
движение судьбы и психического развития он грубо вмешивает начало материальное; при этом он не
знает разницы между событием и происшествием, между внутренней необходимостью и внешней
случайностью. Душа у него не бывает сама себе причиной. Он понимает ее без всякой перспективы, так
плоско, что этим возмущает читателя; она у него необыкновенно быстро меняется, точно декорация;
многие его герои и героини вынимают из своего сердца одно чувство и с легким сердцем заменяют его
другим. У него - выдуманные и невыстраданные, совершенно безболезненные переходы чувств; у него -
такая оскорбительная поверхностность эмоций, что ему ничего не стоит, например, сердце своей Юлии
из "Последней жертвы" в одну минуту перебросить от Дульчина к Флору Федулычу, - а ведь как
страстно, казалось бы, любила она первого!.. Какой-то шутник среди своих шутников, Островский
принизил человеческие страсти и страдания, - они под ею пером измельчали, и опои., жизнь
превратилась в анекдот. Драматург ни разу не коснулся истинных источников трагизма. Он даже не
знает, не понимает, где начинается настоящая драма. И это так естественно, потому что свободные души
людей он связал патриархальностью, бытом, - а где внешняя связанность, там нет драматизма. "Не своей
волей живу", - говорят его персонажи. У него так мало внимания к индивидуальной душе с ее волей и
волнениями, что даже его Катерина - поистине "луч света в темном царстве" и, наряду с Любимом
Торцовым, Кулигиным, Надей ("Воспитанница"), один из немногих лучей света в его произведениях
вообще, - даже она гибнет в коллизии не с мужем, а с его матерью, т. е с живой властью денег, с живым
воплощением того же быта, силы общей, растворяющей в себе единичные сердца. Только Островский
мог в любовной трагедии меньше всего остановиться именно на любви, на страсти и сделать
центральной и фатальной фигурой - свекровь. В пьесе "Сердце не камень" он тоже попытался изобразить
любовь, но тоже удалась ему только бытовая рама, а не самая картина. Кроткой тенью проходит Вера
Филипповна, бедная узница супружеского дома, - ив тени остается именно то, что должно бы придавать
Стр.1