Ю. И. Айхенвальд
Максим Горький
Из книги: Силуэты русских писателей. В 3 вып. М., 1906 - 1910; 2-е изд. М., 1908 - 1913.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/gorkiy/ayhenv_gorkiy.html.
Наиболее поразительной и печальной особенностью Горького является то, что он, этот
проповедник свободы и природы, этот - в качестве рассказчика - высокомерный отрицатель культуры,
сам, однако, в творчестве своем далеко уклоняется от живой непосредственности, наивной силы и
красоты. Ни у кого из писателей так не душно, как у этого любителя воздуха. Ни у кого из писателей так
не тесно, как у этого изобразителя просторов и ширей. Дыхание Волги, которое должно бы слышаться на
его страницах и освежать их вольной мощью своею, на самом деле заглушено тем резонерством и
умышленностью, которые на первых же шагах извратили его перо, посулившее было свежесть и
безыскусственность описаний. Моралист и дидактик, он почти никогда не отдается беспечной волне
свободных впечатлений; опутав себя и читателя слишком явными, белыми нитками своих намерений и
планов, он поучает уму-разуму и от ненавистной для него, изобличаемой интеллигенции перенял как раз
ее умственность, ее теневые стороны. Питая неодолимую антипатию к приват-доцентам и склоняя их к
обнаженным ногам Вареньки Олесовой, он сам тем не менее - дурной и мелкий интеллигент, вдобавок
еще с привитой впоследствии наклонностью к заграничному декадансу. Он не мог сбросить с себя даже
той небольшой и недавней культуры, которую второпях на себя накинул. И в нем сказалось не то, что
есть хорошего, а то, что есть дурного в типе самоучки. Колеблясь между природой и образованностью,
он ушел от стихийного невежества и не пришел к истинному и спокойному знанию, и весь он
представляет собою какой-то олицетворенный промежуток, и весь он поэтому, в общей совокупности
своего литературного дела, рисуется нам как явление глубоко некультурное. И кажется, не только
художник Вагин из его "Детей солнца", но и сам автор убежден, что современный химик Протасов "все
возится со своей нелепой идеей создать гомункула". Из его биографии видно, что, по духу своему, он не
преимущественный питомец книги, - и все-таки он не одолел мертвящей книжности: это оказалось не
под силу его ограниченному, его нещедрому дарованию. Сначала у многих возникла иллюзия, будто он -
талантливая натура; но вскоре обнаружилось, что у него мало таланта и еще меньше натуры. Он не баян,
а стихотворец. Казалось бы, всем складом своего оригинального существа и существования
огражденный от пошлости, он впал именно в нее, в самую средину и глубину ее; и тот, кого мы
принимали за прекрасного дикаря, за первобытного и самобытного рапсода воли и чувства, в ужасающей
риторике своего "Человека" дал не только образец бездарности и безвкусицы, но, что еще характернее и
хуже, в нестерпимой ритмической прозе восхвалил человека - за что же? - не за иррациональность его
дерзновенной и могучей воли, а за мысль, за "Мысль" с прописной буквы, за то, что менее всего дорого и
важно в том естественном человеке, которого Горький выдает за своего излюбленного героя, за первенца
своей души!
Эта "Мысль", маленькая, несмотря на свою большую букву, вообще неизменно сопутствует
рационалисту Горькому. Незначительная и неинтересная сама по себе, она только отравляет и сушит
едва ли не все его рассказы и пьесы. Автор с нею пристав! к читателям. Она разменивается в его книгах
на бесчисленные и, в большинстве случаев, плоские афоризмы и притчи, которые сыплются у него
решительно изо всех уст, тягучей канителью навязчивых назиданий переходят со страницы на страницу
и этим вызывают чувство досады. Нередко явствует из них, что мыслителю Горькому, самодовольном;,
Колумбу всех открытых Америк, внове были прописи. Он как откровения вещает. например, такие
банальности: "Ибо при условии отсутствия внешних впечатлений и одухотворяющих жизнь интересов
муж и жена - даже и тогда, когда это люди высокой культуры духа, - роковым образом должны
опротиветь друг другу"; "как все, и поэзия теряет свою святую простоту и непосредственность, когда из
поэзии делают профессию" В какую словесную фольгу облечена сама по себе приемлемая мысль: "если
бы нас не одолевали гнусные черви мелких будничных зол, мы легко раздавили бы страшных змей
наших крупных несчастий"! По поводу Коновалова, который всю душу вкладывал в работу свою, мы
узнаем поучительное обобщение: "как это и следует делать каждому человеку во всякой работе". Лишь
изредка, случайно, в изобильном кодексе этой элементарной мудрости, похожей на ограниченность,
попадается значительная и серьезная идея, например, глубокую мысль Метерлинка о непричастности
нашей души к нашим преступлениям, об ее изначальной и ничем не запятнаемой святости, об ее роковой
и вечной чистоте, - эту мысль напоминают слова одного из горьковских персонажей: "Душа всегда чиста
Стр.1