П. А. Вяземский
Жуковский. -- Пушкин. -- О новой пиитике басен
Вяземский П. А. Сочинения: В 2-х т. -- М.: Худож. лит., 1982. -- Т. 2. Литературно-критические
статьи. Сост., подг. текста и коммент.М. И. Гиллельсона. 1982.
OCR Бычков М. Н.
"Глупец, который в первый раз видит черных невольников, воображает себе, что они все на одно
лицо: прелестные арии Россини те же черные невольники для глупцов!"
Прочитав сие остроумное уподобление в жизнеописании Россини, изданном прошлого года, в
Париже, Стендалем, применил я его тотчас к суждениям некоторых судей-самозванцев наших об
однообразии стихотворений Жуковского. Нет сомнения, что многие из произведений Жуковского, а в
особенности последние, носят какой-то общий отпечаток; но просвещенный взор, но изощренное
чувство образованного знатока откроют везде черты отличительные. Большая часть философических од
Горация также на один напев; его философия заключается в одной господствующей мысли, в одном
господствующем чувстве, но переливы их разнообразны, разноцветны, и они-то услаждают читателей
многих столетий. Каждый готов согласиться, что разнообразие в творческой способности есть венец
дарований поэта; но Протеи, каковы, например, Вольтер во Франции, Гете в Германии, каждый в своем
роде и народе, бывают редкими исключениями из общего закона; да еще и у сих универсальных умов,
всеобъемлющих гениев, нет ли какой особенной повадки природной, неизбежной, неистребимой? Сама
природа, разнообразная в целом, обыкновенно подвержена бывает однообразию в отдельном. Цветок
имеет один запах, плод один вкус, красавица одно выражение. Можно даже сказать, что, за исключением
редких исключений, чем достоинство превосходнее, чем оно решительнее, тем скорее может быть
односторонним, одноличным: посредственности или по крайней мере полусовершенству удобнее быть
разнообразным и многоличным.
Остановимся на сравнении дарования писателя с красотою женщины. Правильная красавица
будет иметь одно главное, постоянное выражение в лице своем; физиономия переменчивая, зыбкая будет
принадлежностью пригожества, а не красоты! Прибегнем к другому сравнению: мысль главная, усилие
постоянное, так сказать, душа целого бытия встречается только в характерах великих. Ум стремится к
разным целям; гений напирает на одну цель. Предложение мое может отзываться несколько парадоксом,
но при беспристрастном и прилежном исследовании наведет оно, вероятно, на истину.
Имя Жуковского сделалось с некоторого времени любимою темою аматёров на поприще
критики. Испытывая свои силы против него, думают они, что доказывают тем свою независимость.
Смешно и худо раболепствовать, но также худо и еще смешнее быть мятежником, не имея ни права на
то, ни надежных союзников в собственных силах, в познаниях надлежащих и в доверенности
посторонней, основанной на прежних успехах. Как, например, прочесть без смеха следующее суждение в
"Письме на Кавказ" ("Сын Отечества", 1825 г., No 2, стр. 205): "Было время, когда наша публика мало
слыхала о Шиллере, Гете, Бюргере и других немецких романических поэтах; теперь все известно: знаем,
что откуда заимствовано, почерпнуто или переиначено. Поэзия Жуковского представлялась нам прежде
в каком-то прозрачном, светлом тумане; но на все есть время, и этот туман теперь сгустился" и проч.
Во-первых, что за слог метеорологических наблюдений? Что за туман, который был прозрачен и
теперь сгустился? Таким ли календарским языком пишут и судят о поэтах? Далее: г. сочинитель письма
мог за себя признаться, что он недавно вслушался в имена Шиллера и Гете, сознание похвальное в
отношении некоторого смирения и простодушия! Но кто дает ему право делать и публику участницею в
долговременном неведении своем? Сганарель, сытно пообедав, думал, что и семья его сыта; а здесь автор
думает, что чего он не знает, того и прочие не знают. Сверх тото, по словам его можно заключить, будто
Жуковский хотел обманывать читателей и выдавал им чужое за свое, переводы и подражания за
подлинники. Вот это уж намек неблагонамеренный и совершенно неосновательный! В первом издании
Жуковского, напечатанном в 1815 году, означены имена поэтов, которые служили образцами его
спискам.
Вообще можно сказать, что суждения автора письма, подкрепленные календарскими
наблюдениями, столько же и гадательны, как многие из календарских истин.
Приговоры Пушкину, заключающиеся в том же письме, не основательнее первых. Не признавая
глубокой чувствительности за отличительную черту поэзии Пушкина, автор утверждает далее мнение
Стр.1