Вяземский П. А. Мое последнее слово // Пушкин в прижизненной критике, 1820-1827 /
Пушкинская комиссия Российской академии наук; Государственный пушкинский театральный центр в
Санкт-Петербурге. - СПб: Государственный пушкинский театральный центр, 1996. - С. 176-178.
http://feb-web.ru/feb/pushkin/critics/vpk/vpk-176-.htm
П. А. ВЯЗЕМСКИЙ
Мое последнее слово
В 7 N "Вестника Европы" напечатан ответ на мою статью "О литературных мистификациях".
Почитаю его совершенно удовлетворительным. Главным побуждением моим, когда я писал упомянутую
статью, было сначала отклонить от себя худую славу и подозрение, что Второй Классик мог иметь с
Издателем "Бахчисарайского фонтана" разговор, подобный тому, который напечатан в 5 N "Вестника
Европы": они отклонены признанием сочинителя "Второго разговора", что он им вымышлен. Вторым
побуждением моим было принудить сочинителя-анонима к молчанию или объявлению своего имени. Он
избрал труднейшее из двух предстоящих средств: жертва достаточная! Без сомнения, нелегко было
решиться сочинителю "Второго разговора" и "Ответа" приписать к двум последним произведениям своим
прозаическим (здесь говорю уже чисто и буквально о его прозе) имя, почтенное у нас как в
государственном, так и в литературном отношении, - имя, которое обязывает преемника его носить оное с
достоинством и честью. Наконец, сочинитель, бывший г-н N, что ныне Михаил Дмитриев, сознается в
Post-scriptum перед читателями своими (в числе коих и я по несчастию своему), что он был не прав в
некоторых свежих выражениях. Мне нужно было обличить безыменного сочинителя, который заставлял
меня будто бы говорить не так, как я говорить привык, и будто бы слушать то, чего я слушать не должен.
И я достиг своей цели. Повторяю уже сказанное мною; но в этом заключается вся сущность дела: издатель
книги названной есть имя личное, точно так же, как автор книги определенной, как хозяин дома
означенного; и так вводить перед публикою человека известного и определенного в разговор небывалый и
несбыточный есть злоупотребление нетерпимое и преступающее за границы дозволенного. Границы
полемических монологов гораздо пространнее, и потому не останавливаю сочинителя "Ответа" в новом его
похождении. Преимущества писателей, ему подобных, известны; известно также и право человека, себя
уважающего. Он не обязан входить в полемическую распрю, в которой и самая победа его не обещает ему
ни чести, ни удовольствия. Вследствие сего, крепкий собственным убеждением и мнением людей, на коих
с гордою доверенностию указать могу перед лицом отечества, я вправе, я в обязанности не дорожить
суждением о себе человека, мне совершенно чуждого и по чувствам и по образу мыслей1.
Что же касается до неведения, объявленного г-м редактором "Вестника Европы"*, о
препятствиях, встретившихся при печатании поэмы, г-на Пушкина; то долгом своим поставляю сказать
следующее: призывая свидетельство г-на редактора, показал я, что он, как член Ценсурного московского
комитета, должен был знать о переменах, требованных ценсурою в поэме, по которым принужден я был
войти в переписку с автором, находящимся в Одессе, и о переменах в предисловии моем, которое я
старался защищать3.
Вот все, что осталось досказать к сказанному мною прежде в отношении личной сущности
предлежащей тяжбы; что же касается до сущности литературной, то, кажется, в "Разборе "Второго
разговора"" (напечатанном в 8-м N "Дамского журнала") достаточно доказано, что мне неприлично и
неспоручно входить в литературные рассуждения с Классиком, каков Михаил Дмитриев.
Сим заключаю возражения свои на прошедшие и будущие прения журнальных клевретов, говоря с
Шепье:
Je reclame leur haine, et non pas leurs suffrages;
Je leur demande encore d'honorables outrages.
Contre moi rИunis, qu'ils me lancent d'en bas
Des traits empoisonnИs, qui ne m'atteindront pas*.
Князь Вяземский
Москва. Апреля 23.
Сноски
Стр.1