И.С. Тургенев
Литературный вечер у П.А. Плетнева
Оригинал здесь -- http://dugward.ru/library/turgenev/turgenev_lit_vecher.html
ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ
Около Пасхи 1843 года в Петербурге произошло событие и само по себе крайне незначительное и
давным-давно поглощенное всеобщим забвением. А именно: появилась небольшая поэма некоего Т.Л.,
под названием "Параша". Этот Т.Л. был я; этою поэмой я вступил на литературное поприще. С тех пор
прошло почти двадцать пять лет, и вот по поводу нового издания моих сочинений мне захотелось
побеседовать с читателем и передать ему хотя частицу тех воспоминаний, которые накопились у меня в
течение четверти века... Grande aevi spatium! (Большой промежуток времени! (лат.)) Не обещаю читателю
ничего очень нового, ничего "пикантного"; предуведомляю его также, что многое должно будет остаться
невысказанным или недосказанным. За причинами подобных недомолвок ходить недалеко. Все мы знаем,
что многое изменилось с 1843 года, многое исчезло совершенно... но не все еще связи порваны между
нынешним настоящим и тогдашним прошедшим; много лиц осталось в живых - и не одни лица уцелели. А
правду, беспристрастную и всестороннюю правду, можно высказать только о том, что окончательно
сошло со сцены. Потому я решаюсь ограничиться несколькими отрывками, несколькими отдельными
главами из моих воспоминаний; внутреннее единство, я надеюсь, скажется в них; но от наружного
единства, от последовательности рассказа отказываюсь заранее. Считаю, однако, нужным сообщить
предварительно несколько данных, касающихся лично до меня и определяющих исходную точку моей
деятельности.
Окончив курс по филологическому факультету С.-Петербургского университета в 1837 году, я
весною 1838 года отправился доучиваться в Берлин. Мне было всего 19 лет; об этой поездке я мечтал
давно. Я был убежден, что в России возможно только набраться некоторых приготовительных сведений,
но что источник настоящего знания находится за границей. Из числа тогдашних преподавателей С.Петербургского
университета не было ни одного, который бы мог поколебать во мне это убеждение;
впрочем, они сами были им проникнуты; его придерживалось и министерство, во главе которого стоял
граф Уваров, посылавшее на свой счет молодых людей в немецкие университеты. В Берлине я пробыл (в
два приезда) около двух лет. Из числа русских, слушавших университетские лекции, назову: в течение
первого года - Н. Станкевича, Грановского, Фролова; в течение второго - столь известного впоследствии
М.Бакунина. Я занимался философией, древними языками, историей и с особенным рвением изучал
Гегеля под руководством профессора Вердера. В доказательство того, как недостаточно было
образование, получаемое в то время в наших высших заведениях, приведу следующий факт: я слушал в
Берлине латинские древности у Цумпта, историю греческой литературы у Бока - а на дому принужден
был зубрить латинскую грамматику и греческую, которые знал плохо. И я был не из худших кандидатов.
Стремление молодых людей - моих сверстников - за границу напоминало искание славянами
начальников у заморских варягов. Каждый из нас точно так же чувствовал, что его земля (я говорю не об
отечестве вообще, а о нравственном и умственном достоянии каждого) велика и обильна, а порядка в ней
нет. Могу сказать о себе, что лично я весьма ясно сознавал все невыгоды подобного отторжения от
родной почвы, подобного насильственного перерыва всех связей и нитей, прикреплявших меня к тому
быту, среди которого я вырос... но делать было нечего. Тот быт, та среда и особенно та полоса ее, если
можно так выразиться, к которой я принадлежал - полоса помещичья, крепостная, - не представляли
ничего такого, что могло бы удержать меня. Напротив: почти все, что я видел вокруг себя, возбуждало во
мне чувства смущения, негодования - отвращения, наконец. Долго колебаться я не мог. Надо было либо
покориться и смиренно побрести общей колеей, по избитой дороге; либо отвернуться разом, оттолкнуть
от себя "всех и вся", даже рискуя потерять многое, что было дорого и близко моему сердцу. Я так и
сделал... Я бросился вниз головою в "немецкое море", долженствовавшее очистить и возродить меня, и
когда я наконец вынырнул из его волн - я все-таки очутился "западником", и остался им навсегда.
Мне и в голову не может прийти осуждать тех из моих современников, которые другим, менее
отрицательным путем достигли той свободы, того сознания, к которым я стремился... Я хочу только
заявить, что я другого пути перед собой не видел. Я не мог дышать одним воздухом, оставаться рядом с
Стр.1