А.Н.Толстой
ПОВЕСТЬ СМУТНОГО ВРЕМЕНИ
(Из рукописной книги князя Туренева)
На седьмом десятке жизни случилась со мной великая беда: руки, ноги
опухли, образ божий - лицо сделалось безобразное, как бабы говорят -
решетом не покроешь. Одолели смертные мысли, взял страх, - волосы поднялись
дыбом.
Ночью слез я с лежанки, пал под образа и положил зарок -
потрудиться, чем бог меня вразумит.
Как вешним водам сойти, - послал я нарочного в Москву, к знакомцу, к
дьяку Щелкалову, с подарками: два десятка гусей копченых, полбочонка меду
да бочонок яблок моченых, кислых, чтобы выдал мне из дворцовой кладовой
тетрадь в сто листов бумаги доброй и чернил - чем писать.
И вот ныне, во исполнение зарока, припоминаю все, что видели грешные
мои глаза в прошедшие лютые годы. Из припомненного выбираю достойное
удивления:
неисповедим путь человеческий.
А как стал припоминать,
вначале-то, - господи боже. Плюнул, положил тетрадь за образ заступницы:
дрянь люди, хуже зверя лесного. Злодейству их нет сытости. Тьфу...
Но, отойдя и поразмыслив, положил я все же начать труд грешный и
начинаю неторопливым рассказом о необыкновенном житии блаженного Нифонта.
Его еще и по сию пору помнят в нашем краю.
В миру Нифонта звали Наумом. Отец его, Иван Афанасьевич, уроженец села
Поливанова, при церкви был в попах и в давних летах умер. Наума взял к себе
матернин дядя его, дьякон Гремячев; у дьякона Наум научился грамоте, и
читал псалтырь, и был в дьячках, и через небольшое время посвящен в городе
Коломне, при церкви Николая-чудотворца, в попы. Там-то я его и увидел в
первый раз.
Стоял у пас в Коломне наш, князей Туреневых, осадный двор, куда бежали
мы из деревень и садились в осаду, когда с Дикого поля шел крымский хан, с
большими людьми. А дороги хану не было другой, как между Донцом и Ворсклой,
- либо на Серпухов, либо на Коломну. Здесь по берегу Оки сторожи стояли, а
в городах - береговые полки. Ока так и звалась тогда - Непрелазной стеной.
Старики говорили, - велик при царе Иване был город Коломна, а я его
помню, - уж запустел: в последний раз крымский хан перелезал Оку через
Быстрый брод, - с тех пор лет двадцать о крымцах не было слышно, и стали
вольные людишки разбегаться из города, - кто на промыслы, кто в Москву, кто
в степь - воровать. Остались в Коломне церковные да монастырские служители,
да на осадных дворах - дворники, да на посаде среди пуста - заколоченных
лазок,
бурьяна на огородах
Гуляй-города да казенные ямщики.
В пустом городе - скука. Одни
- жило стрельцов с полсотни, сторожа
галки да голуби ворошатся на гнилой
кровле, на деревянной городской стене.
Был в те времена великий голод по всей земле. Три лета земля не
родила. Скот весь съели. Пашню не пахали и не сеяли. Бродили люди по лесам,
по дорогам: кто в Сибирь тянул, что на север, где рыбы много, кто бежал за
рубеж на литовские, на днепровские украины. В Москве царь Борис даром
раздавал хлеб, и такое множество народа брело в Москву, - дикие звери белым
днем драли на дорогах отсталых, тех, кто с голоду ложился.
Разбойников завелось больше, чем жителей. Сельский дом наш сожгли
бродячие люди, и мы с матушкой от великого страха жили в Коломне за стеной.
Помню, мы с матушкой сидим на дворе, на крыльце на солнцепеке. Около
стоит толстая, как бочка, попадья, босая, в лисьей рваной шубе, и говорит:
- Наступает кончание веку, матушка княгиня: иду я сейчас через мост, а
на мосту безместные попы сидят, восемь попов, и все они драные, нечесаные,
и бранятся матерно, а иные борются и на кулачки дерутся. Я их срамить. А
один мне поп, Наум, нашего приходу, говорит: "Царь Борис, слышь, дьяволу
душу продал, знается с колдунами и службы не стоит, и быть нам под Борисом
нельзя, - мы все, попы, уйдем в Дикую степь к казакам, к атаману Ворону
Носу. Вы еще нас попомните".
Матушка испугалась, увела меня в светлицу. А вечером поп Наум подошел
к нашим воротам и стал бить в них рукой, покуда его не впустили.
Наум сел на лавку в избе, где мы ужинали, сам худой, борода спутанная,
глаза беловатые, дикие, из подрясника полбока выдрано, - тело видно. И стал
он говорить дерзко:
- Теперь по ночам звезда с хвостом всходит. В Серпухове на торгу все
слышали - скачут кони, а ни коней, ни верховых не видно, одни подковы видны
Стр.1