<Н. Н. Страхов>
Нѣчто о петербургской литературѣ
(письмо къ редактору "Времени")
"Время", No 4, 1861
Оригинал здесь -- http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1861/APRIL/petlit.htm
"Клянуся, XIX вѣкъ стыдиться будетъ за
эти пять лѣтъ!" (1836) Гоголь.
_______
Часто размышлялъ я о томъ, въ какомъ состоянiи находится въ настоящее время наша литература;
но, признаюсь вамъ, чаще всего ничего не выходило изъ этихъ соображенiй. Конечно вы можете найти,
что въ этомъ виноватъ я, а не кто другой; но я вамъ замѣчу, что можетъ быть виновата и сама литература,
т. е. можетъ быть, литература такова, что въ ней ничего понять нельзя, что какъ ни бейся, ничего не
объяснишь. Ныньче и за моремъ и у насъ очень любятъ толковать о томъ, что въ исторiи вообще много
неразумнаго, случайнаго, не поддающагося логическимъ выводамъ. Слѣдовательно меня нельзя еще
упрекнуть въ отсутствiи научной строгости, еслибы я объявилъ, что наша нынѣшняя литература
неразумна, что она не болѣе, какъ несчастная случайность. Вы согласитесь по крайней мѣрѣ, что можно
смотрѣть на нашу литературу съ этой точки зрѣнiя, что за примѣрами и фактическими доказательствами
дѣло не станетъ. Гдѣ у насъ центръ? Гдѣ ясные лагери, ясная правая и лѣвая сторона? На комъ покоются
наши надежды?
Не правда ли, на эти вопросы трудно отвѣчать; скорѣе можно согласиться, что все у насъ въ
туманѣ, все спутано, неопредѣленно, что нѣтъ ничего, чтобы оставалось неподвижнымъ и свѣтило ярко и
постоянно. Пушкина не считаютъ народнымъ, Державина не признаютъ даже поэтомъ -- словомъ все
рушится, вездѣ хаосъ и мракъ...
Мы живемъ въ великую эпоху. То, что дѣлается въ Европѣ, то, что дѣлается у насъ, представляетъ
зрѣлище столь великаго движенiя, что ему не удивлялся и надъ нимъ не задумывался только тотъ, кто
никогда не думалъ. Я живо помню -- шестнадцать л
тъ (дальше не помню), когда все походило на
неподвижную рѣку, покрытую льдомъ; ныньче, пять-шесть лѣтъ, все похоже на рѣку, которая вдругъ
начала ломать свой ледъ и постепенно ломаетъ его и уноситъ въ море, и станетъ наконецъ вполнѣ живою,
текучею рѣкою.
Передъ такимъ зрѣлищемъ мною овладѣваетъ робость и страхъ. О чемъ я хочу говорить? На что
устремляю все свое вниманiе? О малодушiе! О дерзость! На русскую литературу!
Вѣдь ныньче въ модѣ -- необыкновенная строгость. Многiе удивляются, да какъ и не удивляться,
что люди цѣлуются, женятся, пишутъ стихи и вообще позволяютъ себѣ разныя удовольствiя, тогда какъ
другiе -- страдаютъ. Противорѣчiе нестерпимое, и я вполнѣ его чувствую. Повѣрьте, господинъ
редакторъ, что я вполнѣ сознаю свою ничтожность, въ настоящемъ случаѣ. Принимаясь писать къ вамъ, я
очень хорошо понимаю, что я не приступаю къ совершенiю великаго подвига и не готовлюсь принести
себя въ жертву. Надѣюсь однакоже, что это не дастъ вамъ никакого права заключать, что я совершенно
неспособенъ ни къ подвигамъ ни къ жертвамъ. Прошу васъ не обижать меня. Вы были бы до крайней
степени несправедливы, еслибы стали упрекать меня въ холодности къ страданiямъ человѣчества, въ
сухомъ эгоизмѣ, въ нагломъ безсердечiи за то только, что я намѣреваюсь разсуждать о русской
литературѣ. Я знаю, что разсуждать о русской литературѣ почти тоже, что писать стихи къ ней, но, если
бы вы мнѣ стали это запрещать, если бы вы отъ меня потребовали, чтобы я обѣдалъ со скрежетомъ зубовъ
и пилъ вино не иначе, какъ пополамъ съ собственными моими слезами, то вы сами провинились бы въ
ужасномъ жестокосердiи. Вы не повѣрите, какъ я люблю русскую литературу.
А впрочемъ -- знаете ли, къ чему клонится моя рѣчь? Я бы не сталъ васъ и спрашиваться, я не
сталъ бы и оговариваться, если бы былъ вполнѣ убѣжденъ, что съумѣю правильно разсудить о русской
ѣ
Стр.1