Михаил Андреевич Осоргин (Ильин) (1878-1942).
Источник: Михаил Осоргин, "Времена", Романы и автобиографическое повествование.
Ассоциация "Российская книга", Екатеринбург, Средне-Уральское книжное издательство, 1992.
OCR и вычитка: Александр Белоусенко (belousenko@yahoo.com), 4 февраля 2002.
СИВЦЕВ ВРАЖЕК
Роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ОРНИТОЛОГ
В беспредельности Вселенной, в Солнечной системе, на Земле, в России, в Москве, в угловом
доме Сивцева Вражка, в своем кабинете сидел в кресле ученый-орнитолог Иван Александрович. Свет
лампы, ограниченный абажуром, падал на книгу, задевая уголок чернильницы, календарь и стопку
бумаги. Ученый же видел только ту часть страницы, где изображена была в красках голова кукушки.
Не ученые мысли бродили в его голове, а простая житейская о том, сколько лет ему осталось жить.
Унесла его эта мысль в глубь леса, где кукует кукушка, и сколько прокукует -- столько и жить осталось.
Таково народное поверье, и не глупее оно всякого другого предсказания. Ошибается кукушка, как
ошибаются и врачи. И ни один врач не может предсказать, когда человека задавит трамвай.
Широколицый, руссейший, седобородый профессор умирать не хотел, а смерти не боялся только
потому, что в юности и в старости был мужчиной и умницей. Он был известен в ученом мире и свою
науку любил по-особенному; была красота в его науке: окраска перьев, пенье, природа, рожденье весны,
прощание с летом. Поэзия была в его науке. Каждую птичку он знал и за это знание свое -- любил. И
умирать профессор орнитологии не хотел; еще и еще хотел жить. Но сколько же лет жизни обещает ему
бессемейная, беспечная птица кукушка?
Кукушка прокуковала три раза. Профессор улыбнулся; суеверным он не был и к своим часам
привык. Книгу закрыл, заложив бумажкой. Зевнул -- хороший признак. На старости лет страдал он
бессонницей. Встал, поясницу помял пальцами, опять зевнул -- и, потушив лампу, вышел в спальню.
Через час, когда полная тишина окутала дом и кукушка прокуковала четыре,-- из-под книжного
шкапа выползла мышь и стала прислушиваться. Кажется -- все благополучно, все спит, кошачьего глаза
не видно. Мышь пошевелила хвостиком, передернула ноздрями и отправилась в путь.
Путь лежал через спальню профессора, под дверь другой спальни - и столовую. Такова малая
вылазка, за крошками. Более длинное путешествие -- в кухню; оно очень опасно (кошка). И лучше начать
его через другой ход -- из-за сундука в коридоре. Там тоже дырка в полу.
Видела мышь только ближний кусочек пола и очертания дальнейших предметов ровно настолько,
чтобы не сбиться с пути. Если бы видеть так, как видит кошка!
Добежав до двери, мышка пропустила в щель жир и убедилась кончиком хвоста, что пролезла.
Опять остановка -- и легкая тревога. Орнитолог спал по-стариковски, беспокойно. Во сне говорил: "Что?
Почему? Ах, это все равно!" Но вот дышит ровно, спит.
Всю жизнь так и убил на свою науку. Птицу узнавал издали по перышку, по силуэту, по тихому
щебету,-- а людей узнавал ли с той же легкостью? По щебету облюбовал себе подругу жизни, вылупились
птенчики -- три птенца. Оперились, выросли, отлетели. А теперь тут, за стеной, внучка -- осталась без
родителей.
Старуха жива -- былая щебетунья, прожившая с птичьим ученым все сорок лет. Птицу так не
выберешь, как выбрал человека! Но, конечно, было в жизни всего; особенно в молодые годы...
Опять старик пошевелился во сне, и юркнул серый комочек под дверь в соседнюю спальню.
Было здесь душно. Кровать стояла огромная, вся в подушках, и угол одеяла опустился. Спала на
кровати, будто детка, калачиком, седая маленькая старушка, жена профессора. На столике стакан воды,
порошки и конфеты в бумажке. И кресло стояло покойное, просиженное. И пахло лавандой и прошлым.
Здесь было так нестрашно, что мышка неторопливо прошла по ковру, остановилась, присела,
задумалась.
Здесь было покойно, как нигде, и как нигде -- безопасно. Дышала старушка совсем неслышно, и
снилось ей простое и неинтересное. Спала со сжатыми губами, а зубы лежали в стакане с водой.
Но зато дальше на пути была комната, которую можно и лучше пробежать быстрее и без
остановки. Страшная комната, гулкая и нежилая. В запахе спален есть умиротворяющее, житейское; но
страшен зал с большими окнами и далекими силуэтами.
В круге зрения мышки блеснуло -- и она отпрянула. На тонкой мордочке заработали ноздри и усы.
Не так страшно: только стеклянные подножки рояля. Но, Господи! В таком огромном мире все страшно
Стр.1