М.М.Морозов
Шекспир на советской сцене
---------------------------------------------------------------------------М.М.Морозов.
Избранные статьи и переводы
М., ГИХЛ, 1954
OCR Бычков М.Н.
---------------------------------------------------------------------------Настоящий
очерк не претендует на полноту. Всестороннее и исчерпывающее
изучение истории постановок пьес Шекспира на советской сцене потребовало бы
целого тома. Мы ограничились указанием лишь на отдельные вехи, что,
во-первых, может принести помощь при создании более полного исследования, а
во-вторых, представляет интерес для общей истории советского театра. При
этом мы ограничили не только число затронутых нами фактов, но, так сказать,
и самое наше поле зрения, поскольку мы
рассматриваем здесь шекспировские
постановки преимущественно со стороны их познавательной ценности, оставляя
почти без рассмотрения другие стороны многогранной проблемы (например,
актерскую технику, систему репетиций, оформление и т. д.).
История Шекспира на советской
сцене начинается с постановки
"Двенадцатой ночи" в Первой студии Художественного театра. Режиссером этого
спектакля был Б. М. Сушкевич, руководителем и вдохновителем постановки - К.
С. Станиславский. Премьера состоялась в декабре 1917 года.
Первая студия переживала тогда глубокий кризис. Студия, говоря словами
П. А. Маркова, "металась между закостенением приемов и зовами все более
влекущей "театральности" {1}. Это "закостенение приемов" заключалось в
чрезмерно детальной и притом узко субъективной "психологизации". Ограничусь
следующим примером. "Двенадцатая ночь" начинается со знаменитого монолога
Орсино, где провозглашается родство человеческих чувств и искусства ("музыка
- пища любви"). Сам Орсино как бы изумлен, впервые познав это родство. Он,
пользуясь словами Шекспира из другой пьесы, как бы открыл "новые небеса и
новые земли". Для эпохи Ренессанса это было великим открытием, имеющим
общефилософскую ценность. Монолог несет в себе восхищенное изумление
неожиданным и новым чувством. В Первой
же студии Орсино, произнося эти
слова, был погружен лишь в переживания своих сугубо интимных, личных и как
бы случайных чувств. Вообще прав исследователь сценической истории
"Двенадцатой ночи", заметивший, что в
этом спектакле "была значительно
ослаблена вся романтическая линия комедии" {2}. С другой стороны, "зовы,
влекущие к театральности", привели к подчеркиванию гротеска и буффонады. При
этом спектакль прошел мимо каких бы то ни было элементов социальной сатиры.
Намеки на пуританство Мальволио были исключены из текста. Оба исполнителя
роли Н. Ф. Колин и М. А. Чехов играли лишь какого-то "чудака". При этом
Чехов вносил в образ болезненность, патологичность. Это был какой-то очень
жалкий "хрупкий, несчастный и вместе с тем комический урод Мальволио".
"...мы были далеки тогда от осознания его (спектакля. - М. М.)
социальной значимости, - вспоминали впоследствии С. В. Гиацинтова и В. В.
Готовцев, - мы играли шутку, веселый спектакль" {3}.
И все же, если яснее вспомнить картину этого спектакля и пристальней
вглядеться в него, мы найдем тут новые черты. С. В. Гиацинтова и В. В.
Готовцев недооценили себя, они играли не просто "шутку".
Мария-Гиацинтова была простой служанкой Оливии, что не соответствует
подлиннику. Но Гиацинтова подчеркивала демократичность Марии, что вполне в
духе образа. Она несла в своем исполнении "ядовитую, но радостную и здоровую
характерность" {4}. Исполнение роли Тоби Белча Р. В. Болеславским и В. В.
Готовцевым было, по определению П. А. Маркова, проникнуто подлинным
реализмом.
Так в декабре 1917 года на миниатюрной сцене прозвучала одна из тем,
типичных для истолкования Шекспира на советской сцене.
Наступили годы гражданской войны. В произведениях мировой классики
особенно близкими и нужными стали героические темы. Эпоха звала к созданию
монументальных спектаклей большого масштаба, а своих новых пьес еще не было
создано. И театр, естественно, обратился к классике. С огромной силой
прозвучала героико-романтическая драма Лопе де Вега "Фуэнте Овехуна" весной
1919 года в Киеве в постановке К. А. Марджанова.
"Сорок два дня подряд шел этот спектакль, и всегда повторялось одно и
то же: бурные овации после монолога Лауренсии и стихийно возникавшее в
зрительном зале хоровое пение "Интернационала", когда бушующим аккордом
Стр.1