Н. К. Михайловский
<Из полемики с Достоевским>
Н. К. Михайловский. Литературная критика и воспоминания.
Серия "История эстетики в памятниках и документах"
М., "Искусство", 1995
Scan ImWerden
OCR Бычков М. Н.
Если человек, даже чрезвычайно талантливый, скажет или напишет какую-нибудь путаницу и
потом будет вновь и вновь к ней возвращаться, стараясь свести концы с концами, то достаточный ли это
повод, чтобы присутствующие также вновь и вновь к той путанице возвращались?
Другими словами: г. Достоевский произнес известную речь на пушкинском празднике в Москве;
об ней много толковали; теперь г. Достоевский издал эту речь с комментариями в виде "Дневника
писателя"; стоит ли об ней опять толковать?
Решительно не стоит. Ибо эти самые толки могут побудить г. Достоевского в ближайшем номере
"Дневника писателя" опять заняться азартнейшим водотолчением, а это зрелище вовсе не приятное
вообще и в настоящем случае в особенности. Толки о речи г. Достоевского и о его комментариях к ней
должны, кажется, и самому г. Достоевскому очень не нравиться. В самом деле они ему только дорогу
загораживают. Он сказал, например, очень уж старое слово, что мы, русские, скажем Европе новое слово.
Об чем тут, спрашивается, толковать? Скажем, так скажем, а пока будем ждать, может быть, именно г.
Достоевскому и суждено сказать это новое слово. Не лучше ли же предоставить ему полный простор, не
задерживать его в прихожей комнате нового слова возражениями против пророчества, совершенно, в
сущности, невинного. Если бы еще г. Достоевский перешел из области прорицаний в сферу
действительности и прямо указал, что вот, дескать, в чем состоит новое слово, преподносимое нами
Европе, ну, тогда другое дело, тогда было бы об чем толковать, тогда можно бы было рассуждать,
действительно ли это слово новое; а если новое, то хорошо ли оно. Но ведь ничего подобного нет...
До какой в самом деле степени господа комментаторы мешают г. Достоевскому, можно видеть из
следующего примера. Почтенный романист говорит, между прочим, что "для настоящего русского
Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей
родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и
братского стремления нашего к воссоединению людей"1. Об арийском племени и еще где-то говорится с
такою же определенностью. Сообразно этому в "Дневнике писателя" г. Достоевский шлет весьма
ядовитую пику "жидам"2. Это последовательно. Если бы "жиды" принадлежали к великому арийскому
племени, то г. Достоевский не сказал бы об них ничего ядовитого, ибо мы, русские, призваны не к
ядовитостям насчет инородцев, а, напротив, к братскому воссоединению людей. Однако этот "удел" наш,
по мысли г. Достоевского, не простирается за пределы великого арийского племени, а так как "жиды" -семиты,
то им можно всякую пакость сказать и учинить. Мысль очень оригинальная, но несколько
невыясненная, да и то, собственно говоря, не выяснены самые пустяки, а именно причины ограничения
нашей всемирности арийским племенем. Немножечко бы еще подождать, предоставив г. Достоевскому
возможность беспрепятственного размышления среди всеобщего благоговейного молчания, и он,
разумеется, все это уяснил бы сначала самому себе, а потом и остальному человечеству. Но вот
выскакивает "Берег" с неудержимым стремлением наложить на "Дневник писателя" клеймо своего
сочувствия и в подтверждение (заметьте!) идеи г. Достоевского излагает следующее: "Без этой
объединяющей, умиротворяющей силы разве ужился бы наш народ со всеми теми разнообразными
племенами, которые как кольцом окружают его со всех сторон. Находясь в центре, русский одинаково
дружит и с финном, и с эстом, и с литовцем, и с цыганом, с черкесом, киргизом, калмыком, китайцем,
чукчей, самоедом, лапландцем, со всеми, одним словом, народами и народцами, которые окружают его
или живут среди его, как, например, татары, евреи, немцы" ("Берег", 17 августа). И выходит простое,
самое заурядное хвастовство, во-первых, а во-вторых, извращается оригинальная мысль г. Достоевского,
который финнов, евреев, татар, чукчей и прочих, не принадлежащих к великому арийскому племени,
вовсе не имел в виду и всегда, может быть, готов даже собственноручно им какую-нибудь пакость
сделать во славу Божию. Какая же это, спрашивается, помощь или поддержка г. Достоевскому? Никакой
помощи нет, а только с толку мыслителя сбивают, не дают ему обдуматься и высказаться. Насчет
инородцев неарийского происхождения у г. Достоевского есть, очевидно, особое мнение, за гениальность
Стр.1