Александр Иванович Куприн
Первенец
Текст сверен с изданием: А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 томах. Том 2. М.: Худ.
литература, 1971. С. 174 - 178.
Это случилось в Москве. Мне только что минуло семнадцать лет - возраст, в котором жизнь
литератора представляется торжественным путем к славе, усыпанным розами и лаврами. Вступить на этот
путь казалось мне верхом счастья, доступного смертному.
Я теперь не помню ясно содержания моего первого рассказа. Если не ошибаюсь, в нем говорилось
о том, что было прекрасное майское утро, что молодой и красивый человек, по имени Вольдемар,
влюбился в это утро в девицу Людмилу, исполненную необыкновенных достоинств, и что девица
Людмила изменила самым коварным образом Вольдемару ради кавалерийского офицера. Рассказ
назывался "Ранние слезы".
Переписав "Ранние слезы" по крайней мере раз восемь, я отнес их поэту Венкову, который часто
бывал у нас в доме и благоволил ко мне. Поэт Венков писал одновременно почти во всех русских газетах
и журналах и обладал изумительной способностью повсюду втискивать гражданскую идею. Если он
описывал грозу, то непременно в конце стихотворения выражал надежду, что и над дорогой родиной
когда-нибудь "разойдутся нависшие тучи". Вид водопада напоминает ему плененную мысль, разбившую
насильственные оковы.
Я и теперь совершенно точно припоминаю его характерную физиономию: яйцевидное лицо, все
изрытое оспой и постоянно склоненное набок, жиденькая, беспорядочная, трясущаяся бороденка
песочного цвета, длинный нос, подслеповатые глаза и высокий конический лоб, по обе стороны которого
падали на плечи прямые редкие волосы. Он никогда не присаживался и постоянно ходил по комнате из
угла в угол, причем так широко и смешно расставлял свои кривые ноги, как будто бы находился на палубе
корабля во время бури. Если же это бывало дома, то, сделав три-четыре конца от одного угла до другого,
он каждый раз подходил к небольшому шкафчику, отворял его, доставал оттуда графинчик с настойкой и
две рюмки (одну для себя, другую для собеседника), пил со страшными гримасами на лице и, спрятав
настойку обратно в шкаф, продолжал ходить своей морской походкой по комнате.
Иван Лиодорович принял мой рассказ очень снисходительно и обещал куда-нибудь пристроить,
хотя наверно не ручался за успех. Но и этого туманного обещания было для меня гораздо более чем
достаточно.
Однако прошел месяц, и другой, и третий, рассказ давно уже находился в редакции "Московского
иллюстрированного листка", а между тем судьба его была покрыта мраком неизвестности. Вероятно, за
это время я порядком-таки надоел бедному Ивану Лиодоровичу. Каждую среду и субботу - нас по этим
дням отпускали из училища домой - я неизменно являлся к нему. В моих глазах он всегда читал один и
тот же жадный вопрос и ничем не мог меня успокоить, кроме неопределенных увещаний, что "надо
подождать, потерпеть... нельзя же сразу... Редакция прямо завалена рассказами". Ужасные слова: редакция
завалена рассказами! Но ведь то другие, посторонние, неинтересные рассказы, а не мои "Ранние слезы"...
Счастье пришло, как и всегда оно приходит, в то время, когда я всего менее ожидал. Однажды в
воскресенье я был оставлен без отпуска за единицу, полученную мною по предмету военной
фортификации (наука, одно название которой и теперь еще заставляет меня вздрагивать). В девять часов
вечера стали один за другим являться отпускные юнкера. Кто-то сказал мне - я в то время был в курилке:
"Калинин пришел из отпуска и ищет вас". Меня это сообщение немного удивило: с Калининым,
хлыщеватым и глупым малым, мы до сих пор почти ни разу не разговаривали. Зачем я мог ему
понадобиться?
Мы встретились на лестнице, ведущей из курилки в роту. В руках у Калинина был длинный
бумажный сверток.
- Пэслюшайте, - сказал Калинин, коверкая, по обыкновению, фатовским манером свою речь, -
кэкой-то "шпак" (на нашем языке это означало штатский) просил меня передать вам вот эту штуку.
Он сунул мне в руки бумажный сверток.
- Какой шпак? - спросил я, сконфузившись за "шпака".
- Не знаю... Дэвольно гнусного вида... Остановил меня на улице и спрашивает, не знаком ли я с
вами. Я говорю - знэком. Так передайте, говорит, п'жэлста.
Сверток издавал сильный запах типографской краски. Сердце замерло у меня в груди от какого-то
сладкого предчувствия. Я нетерпеливо развернул бумагу и увидел два номера "Иллюстрированного
Стр.1