Иван Касаткин
ТЮЛИ-ЛЮЛИ
I.
Пришла бабка Марья из Дрыкина.
Ни колобков, ни пряника в этот раз не принесла. Села на лавку, сгорбилась на свой костылек с
резной петушьей головкой на сгибе и вдруг захлипала, будто со-смеху начала пырскать, так что голова у
ней затряслась, и костылек в руках тоже затрясся.
Раз нет пряника, Силашка чуфыркнул носом и, поддерживая штаны, юркнул на полати. Лег там
плашмя на теплую шерсть тулупа и давай молотить себя пятками в зад.
Глядит, что дальше будет с бабкой. Но не забывает и пальцами на губах подыгривать, а в
промежутки поддает кулаком по надутой щеке, - и выходило как у Гараськи Пыжика: хоть пляши...
Мигаючи, воззрилась на бабку мать и вскочила с лавки. Прялка из-под нее взглянула копылом
вверх и мягко ткнулась кудельной бородой в пол, лукошко с веретеньями и пряжей рассыпалось,
дремавшая кошка с перепугу стрельнула на печь...
Тою же минутой прибежал из хлева отец. Упарился он там, шапка на затылке, мокрые волосы ко
лбу прилипли, а полы для аккурату за поясом. Так и вошел с вилами в руках: навоз кидал. А навоз-то еще
от Чубарки, который пал.
Отец и мать оба разом приступили к бабке.
-Што ты?.. мамонька, чево ты?.. о чем? - пытают ее.
Скрепилась бабка. Раскачиваясь взад-вперед, заклохтала о чем-то частобаем, но съехала нараспев
- и застонала, захрипела, трясясь... Мать, шатнувшись, плеснула руками и залилась горючими. Отец
повел глазами по потолку и тихо-тихо головой закачал, снимая шапку... Он уперся на вилы, свесил над
столом голову и с горестным удивлением боком глядит на расписную солоницу, на которой желтая
пичуга клюет синие винограды.
А дверь в избу хлоп да хлоп.
Входят люди, мягким катом пуская по полу морозный пар. Внизу уже толпится Никанорко,
который с придурью, сосед Тереха, кузнец Прокл, бабы, ребята...
Гараська Пыжик уже кряхтит там, борется, кого-то подмял под себя. Моську?.. нет, не Моську.
Сеньку Зуйка?.. да нет, пожалуй, Моську... С полатей не разглядишь, а слезать не хочется, - в избу
напустили холодищу.
Пока бабка там стонала да поклохтывала, а люди вздыхали да ахали, Гараська Пыжик тихим
манером подобрался на полати и ледяными рукавицами сгреб Силашку за голые ноги. Тут они
попыхтели немного, а потом, встав друг против друга на карачки, сделались собаками. Глаза выкатили,
ощерились, зарычали, залаяли и с страшной яростью сцепились грызться... Отец сердито застучал в пол
вилами. Силашка прижухнул, отдыхиваясь, а Гараська - катышом на пол.
Лег опять Силашка плашмя на тулуп и немножко поиграл на губах, поддавая кулаком в щеку,
потом закрыл ладонями глаза и быстро-быстро заработал в зад пятками, - это он ныром, без ручек,
переплывал речку Крутицу. Вынырнул, отфыркнулся и глядит: народу уж полна изба! Цакают языками,
головами покачивают, слушая хлипающую бабку. Та уж и костылек с петушьей головкой уронила на
пол. Уперлась крючьями рук о лавку и рассказывает всем про деда Никиту и про мельницу.
Силашка тоже стал слушать, выдирая пучечками шерсть из тулупа.
Оказалось, деда Никиту смололо вчистую на той самой мельнице, где он жил и делал муку. По
бабкину выходит, что - до-смерти, а тятька сомневается, говорит: надо съездить, поглядеть надо. Он уж
такой: всегда ладит поперек сказать. Никиту он тятенькой называет, а Никита настоящий дед. Даже
пахло от него всегда дедом.
-------------Этот
Никита подпоясывался ниже пупа, а у пояса медный гребешок носил. Борода у него до глаз,
завитушчатая. Когда, бывало, принимался резать из дерева петушков и человечков, то шевелил и
бородой и бровями, а деревяшку упирал в крутую грудь и шибко сопел. Брови у него свислые, как усы, и
Стр.1