В. Ф. Ходасевич
Театр Станиславского
Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 2. Записная книжка. Статьи о русской поэзии.
Литературная критика 1922--1939. --М.: Согласие, 1996.
OCR Бычков М. Н.
Мне было лет восемь, я лежал в оспе и слушал в полубреду разговоры о том, что в Охотничьем
клубе, куда однажды возили меня на елку, какой-то Станиславский играет пьесу "Потонувший колокол" -и
там есть русалка Раутенделейн и ее муж, Водяной, который все высовывается из озера, по-лягушачьи
квакает "брекекекекс" и кричит: "Раутенделейн, пора домой!" -- и ныряет обратно, а по скалам скачет бес,
который закуривает папиросу, чиркая спичкою о свое копыто. После того еще несколько лет до меня
доходили рассказы о затеях и новшествах этого странного Станиславского, пока, наконец, не узнал я, что
вскоре он открывает в Каретном ряду свой театр со странным названием -- "ХудожественноОбщедоступный".
Театр открылся. Все только и говорили, что о поставленной в нем пьесе "Царь Федор
Иоаннович". Газеты были полны статьями о ней. Мне дали рубль на билет, но попасть в этот
общедоступный театр оказалось не так-то общедоступно: мне удалось раздобыть билет только, должно
быть, на пятнадцатое или двадцатое представление.
Это было в ноябре 1898 года. Мне было двенадцать лет, но я был заправским театралом. Я уже
видел в Малом театре не то "Ричарда III", не то "Макбета", я видел Ермолову в "Орлеанской Деве". Я знал,
что такое трагедия: это -- плащи, шпаги, латы, сияющие, как зеркала, это -- руки, судорожно сжимающие
рукоять кинжала, это -- не люди, а страшные существа, голосом покрывающие раскаты грома, живущие
среди ужаса и сеющие вокруг себя ужас. Когда же раздвинулся (а не ушел в небеса) серый занавес
Художественного театра, я вдруг увидел обыкновенных людей: царя с незначительным лицом, похожим
на печеное яблоко, степенную симпатичную царицу, ее несимпатичного брата. Таких людей (только в
других костюмах) я видел вокруг себя каждый день. И когда появилась М. Ф. Андреева -- княжна
Мстиславская, -- все кругом зашептали: "Какая хорошенькая! Что за ямочки на щеках! Ах, прелесть!" Все
было обыкновенно, просто, почти уютно. И я, который в трагедиях испытывал только ужас и потрясение,
на этот раз понял все, что происходило между этими людьми. Но трагедии не было: она осталась в Малом
театре.
Спору нет -- детским впечатлениям цена не велика. С другой стороны, и Алексей Толстой -- не
Шекспир, даже не Шиллер: трагедийного пафоса в нем немного. Но в том-то и дело, что детские
впечатления только подтвердились, когда Художественный театр взялся за Шекспира: в "Юлии Цезаре"
он так же соскользнул в археологию, как в "Царе Федоре Иоанновиче", как в "Смерти Иоанна Грозного",
как в пушкинском "Борисе Годунове". Это скольжение признал и сам Станиславский в своих
воспоминаниях. По-видимому, он считал, что причина была в актерской неопытности, в неумении. На
самом деле она лежала глубже: артисты Художественного театра не умели и никогда не научились играть
трагедию, потому что трагедия не умещалась в их мироощущении. Не только отдельным актерам, но и
всему театру в целом трагедия всегда была не по плечу, не по голосу, не по размаху. Чем более
трагедийного элемента было в пьесе, тем слабее она удавалась. Поэтому "Царь Федор" вышел лучше
"Смерти Иоанна Грозного", "Смерть Иоанна Грозного" -- лучше "Бориса Годунова" и "Борис Годунов" -все-таки
лучше "Юлия Цезаря".
Именно потому, что театр не обладал ни внутренним тяготением к трагедии, ни даже чувством
трагизма, он всякий раз уклонялся от разрешения тех творческих проблем, которые прямо подсказывались
подлинным содержанием пьесы, и от центральной, трагедийной линии уходил на какую-нибудь боковую,
которая и получала преобладающее значение во всей постановке. В перечисленных пьесах такой линией
была археологическая, историко-бытовая. В так называемом "Пушкинском спектакле" ("Каменный гость",
"Пир во время чумы", "Моцарт и Сальери") -- живописная. В "Гамлете" философическая проблематика
Шекспира принуждена была уступить место чисто формальным постановочным исканиям
Станиславского и Гордона Крэга, и вся благородная кровь Шекспировых героев оказалась пролитой за то,
чтобы декорации были заменены ширмами, а мебель кубиками.
Так же как трагедия, Художественному театру не давалась фантастика. "Снегурочку" он поставил
одновременно с Новым театром, где подвизались молодые, но не лучшие силы Малого. В постановке
Нового театра было вдоволь банальщины, слащавости и дешевки. В Художественном все было ново и
Стр.1