Библионавтика Ольга Балла Точка доверия «Письма Соломонову» литературного критика Николая Александрова — разговор с самим собой и с любым собратом по человечеству о жизни и смерти, о человеческой обреченной единственности, о детстве и росте, о предках и первоосвоении мира, о времени и памяти, о стыде и тоске — были бы интересны даже в случае, если бы автор писал их самому себе и никому не показывал. <...> Я катался, повиснув на двери, которая вела из комнаты родителей в гостиную нашей квартиры на Чистых прудах, и впервые осознал — вот это Я, вот этот — повиснувший на дверной ручке. <...> Этот текст (именно текст — в единственном числе, потому что цельный, членится на письма-главки единственно ради удобства вдоха-выдоха) полон подробностями личной памяти, которые, как можно подумать, за пределами жизни носителя этой памяти не значат ничего, а в пределах ее — перенасыщены значениями. <...> Отец читал толстые журналы, газеты — советские и доступные зарубежные. <...> Полки, забитые книгами, напоминали колумбарии — достать оттуда что-нибудь было почти невозможно, громоздились стопки журналов, газет, рукописей, машинописей. <...> Были закуплены у кого-то жуткого вида доски. <...> Вся эта красота громоздилась у глухой стенки в гостиной, занимая добрую ее часть. <...> Личные, пристрастные отношения (в данном случае — отца повествователя, но это — почти свои собственные) с вещами — как с частью себя: «Стеллаж — это часть Я, только не организованная. <...> Это заповедная часть личного пространства, вторжение в нее недопустимо и вызывает досаду, раздражение и гнев». <...> Господи, как знакомо, как родственно, как понятно — ловит себя на мысли читатель. <...> Ловит — и одновременно понимает, что речь идет не о каком не о единичном Ольга Балла. <...> Ужас был — как пробудившийся звук, и звук этот вторгался в мое существование, гудел монотонным постоянным фоном. <...> Он был больше чем болезнь, поскольку был неотвратимее, поскольку не давал надежды на спасение. <...> Я привык к моментам <...>