Николай Васильевич Гоголь. Шинель
--------------------------------------------------------------Оригинал
текста: в Публичной электронной библиотеке Евгения Пескина
--------------------------------------------------------------В
департаменте... но лучше не называть, в каком департаменте. Ничего
нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом,
всякого рода должностных сословий. Теперь уже всякий частный человек считает
в лице своем оскорбленным все общество. Говорят, весьма недавно поступила
просьба от одного капитан-исправника, не помню какого-то города, в которой
он излагает ясно, что гибнут государственные постановления и что священное
имя его произносится решительно всуе. А в доказательство приложил к просьбе
преогромнейший том какого-то романтического сочинения, где чрез каждые
десять страниц является капитан-исправник, местами даже совершенно в пьяном
виде. Итак, во избежание всяких неприятностей, лучше департамент, о котором
идет дело, мы назовем одним департаментом. Итак, в одном департаменте служил
один чиновник; чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького
роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид
подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и
цветом лица что называется геморроидальным... Что ж делать!
виноват
петербургский климат. Что касается до чина (ибо у нас прежде всего нужно
объявить чин), то он был то, что называют вечный титулярный советник, над
которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь разные писатели,
имеющие похвальное обыкновенье налегать на тех, которые не могут кусаться.
Фамилия чиновника была Башмачкин. Уже
по самому имени видно, что она
когда-то произошла от башмака; но когда, в какое время и каким образом
произошла она от башмака, ничего этого не известно. И отец, и дед, и даже
шурин, и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза
три в год подметки. Имя его было Акакий Акакиевич. Может быть, читателю оно
покажется несколько странным и выисканным, но можно уверить, что его никак
не искали, а что сами собою случились такие обстоятельства, что никак нельзя
было дать другого имени, и это произошло именно вот как. Родился Акакий
Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта.
Покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как
следует, окрестить ребенка. Матушка еще лежала на кровати против дверей, а а
по правую руку стоял кум, превосходнейший человек, Иван Иванович Ерошкин,
служивший столоначальником в сенате, и
женщина редких добродетелей, Арина Семеновна Белобрюшкова.
кума, жена квартального офицера,
Родильнице
предоставили на выбор любое из трех, какое она хочет выбрать: Моккия,
Соссия, или назвать ребенка во имя мученика Хоздазата. "Нет, - подумала
покойница, - имена-то все такие". Чтобы угодить ей, развернули календарь в
другом месте; вышли опять три имени: Трифилий, Дула и Варахасий. "Вот это
наказание, - проговорила старуха, - какие всь имена; я, право, никогда и не
слыхивала таких. Пусть бы еще Варадат или Варух, а то Трифилий и Варахасий".
Еще переворотили страницу - вышли: Павсикахий и Вахтисий. "Ну, уж я вижу, -
сказала старуха, - что, видно, его такая судьба. Уж если так, пусть лучше
будет он называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет
Акакий". Таким образом и произошел Акакий Акакиевич. Ребенка окрестили,
причем он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что
будет титулярный советник. Итак, вот каким образом произошло все это. Мы
привели потому это, чтобы читатель мог сам видеть, что это случилось
совершенно по необходимости и другого имени дать было никак невозможно.
Когда и в какое время он поступил в департамент и кто определил его, этого
никто не мог припомнить. Сколько не
переменялось директоров и всяких
начальников, его видели все на одном и том же месте, в том же положении, в
той же самой должности, тем же чиновником для письма, так что потом
уверились, что он, видно, так и родился на свет уже совершенно готовым, в
вицмундире и с лысиной на голове. В департаменте не оказывалось к нему
никакого уважения. Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил,
но даже не глядели на него, как будто бы через приемную пролетела простая
муха. Начальники поступали с ним как-то
холодно-деспотически. Какой-нибудь
помощник столоначальника прямо совал ему под нос бумаги, не сказав даже
"перепишите", или "вот интересное, хорошенькое дельце", или что-нибудь
приятное, как употребляется в благовоспитанных службах. И он брал, посмотрев
только на бумагу, не глядя, кто ему подложил и имел ли на то право. Он брал
и тут же пристраивался писать ее. Молодые чиновники подсмеивались и
Стр.1