Национальный цифровой ресурс Руконт - межотраслевая электронная библиотека (ЭБС) на базе технологии Контекстум (всего произведений: 634620)
Контекстум
.

Былое и думы. Часть шестая

0   0
Первый авторГерцен Александр Иванович
Издательство[Б.и.]
Страниц113
ID4834
АннотацияАнглия (1852-1864).
Кому рекомендованоБылое и думы
Герцен, А.И. Былое и думы. Часть шестая : Очерк / А.И. Герцен .— : [Б.и.], 1859 .— 113 с. — Публицистика .— URL: https://rucont.ru/efd/4834 (дата обращения: 19.04.2024)

Предпросмотр (выдержки из произведения)

Для такого перелома лондонская жизнь была очень благотворна. <...> Осыпаемый проклятиями всех партий: обманутым плебеем, диким попом, трусом-буржуа и пиэмонтской дрянью; оклеветанный всеми органами всех реакций, от папского и императорского "Монитора" до либеральных кастратов Кавура и великого евнуха лондонских менял "Теймса" (который не может назвать имени Маццини, не прибавив площадной брани), - он остался не только... "неколебим пред общим заблуждением"... но благословляющим с радостью и восторгом врагов и друзей, исполнявших его мысль, его план. <...> Указывая на него, как на какого-то Абадонну, Народ, таинственно спасаемый тобою, Ругался над твоей священной сединою: ...Но возле него стоял не Кутузов, а Гарибальди. <...> В лице своего героя, своего освободителя Италия не разрывалась с Маццини. <...> Как же Гарибальди не отдал ему полвенка своего? <...> 2 Гарибальди сделался еще больше "лицом из Корнелия Непота"; 3 он так антично велик в своем хуторе, так простодушно, так чисто велик, как описание Гомера, как греческая статуя Нигде ни риторики, ни декораций, ни дипломаций, - в эпопее они были не нужны; когда она кончилась и началось продолжение календаря, тогда король отпустил его, как отпускают довезшего ямщика, и, сконфуженный, что ему ничего нельзя дать на водку, перещеголял Австрию колоссальной неблагодарностью; а Гарибальди и не рассердился, он, улыбаясь, с пятидесятые скудами в кармане вышел из дворцов стран, покоренных им, предоставляя дворовым усчитывать его расходы и рассуждать о том, что он испортил шкуру медведя. <...> Для Маццини - люди не существуют, для него существует дело, и притом одно дело; он сам существует, "живет и движется" только в нем. <...> Ледрю-Роллен, - продолжал он, взяв перо и начав записку, - самый милый человек в свете, но француз jusquau bout des ongles: 6 он твердо верует, что без революции во Франции Европа не двинется, - Ie peuple initiateur! <...> - Я этого не говорил; не знаю, на чем Ледрю-Роллен <...>
Былое_и_думы.__Часть_шестая.pdf
А. И. Герцен БЫЛОЕ И ДУМЫ ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. АНГЛИЯ (1852 - 1864) ---------------------------------------------------------------------------Электронная версия: Павел Потехин Первые три части печатаются по изданию Герцен А.И. Былое и думы. Части 1 - 3. - М.: ГИХЛ, 1958. ---------------------------------------------------------------------------ГЛАВА I. ЛОНДОНСКИЕ ТУМАНЫ Когда на рассвете 25 августа 1852 я переходил которыми по мокрой доске на английский берег и смотрел на его замарано-белые выступы, я был очень далек от мысли, что пройдут годы, прежде чем я покину меловые утесы его. Весь под влиянием мыслей, с ошеломленный, сбитый с толку рядом ударов, так скоро и так грубо следовавших друг за другом, я не мог ясно взглянуть на то, что делал. Мне будто надобно было еще и еще дотронуться своими руками до знакомых истин снова поверить тому, что я давно знал или должен был знать. Я изменил своей логике и забыл, как розен современный человек в мнениях и делах, как громко начинает он и как скромно выполняет свои программы, как добры его желания и как слабы мышцы. Месяца два продолжались ненужные встречи, бесплодное искание, разговоры тяжелые и совершенно бесполезные, и я все чего-то ожидал... чего-то ожидал. Но моя реальная натура не могла остаться долго в этом призрачном горести, за год больше и мире, я стал мало-помалу разглядывать, что здание, которое я выводил, не имеет грунта, что оно непременно рухнет. Я был унижен, мое самолюбие было оскорблено, я сердился на самого себя. Совесть угрызала за святотатственную порчу суеты, и я чувствовал страшную, невыразимую усталь... Как мне дольше грудь друга, которая приняла бы без суда и осуждения мою исповедь, была несчастна - моим несчастием- но кругом стлалась больше разглядывать, что мне решительно некуда месяца, но ехать никого близкого... ни одного человека... А может, это было и к лучшему. Я не думал прожить в Лондоне мало-помалу я и незачем. дальних частей города, за Режент-парком, близ Примроз-Гиля. Дети оставались в Париже, один Саша был со мною. Дом на разделен был на скульптор и неудобного, холодного drawing-room 1. Я его превратил в кабинет. Хозяин дома был три этажа. Весь средний загромоздил всю эту комнату разными статуэтками и моделями... Бюст Лолы Монтес стоял у меня пред глазами вместе с Викторией. Когда на второй или третий день после нашего переезда, разобравшись и устроившись, я взошел утром в эту комнату, сел на большие кресла и часа два в совершеннейшей тишине, никем не тормошимый, я почувствовал дымчатого тумана, благодаря обеда, обедали мы просидел себя как-то свободным, - в первый раз после долгого, долгого времени. Мне было не легко .от этой свободы, но все же я с приветом смотрел из окна на мрачные деревья парка, едва сквозившие из-за их за покой. По целым утрам сиживал я теперь один-одинехонек, часто ничего не делая, даже не читая, иногда прибегал Саша, но не мешал одиночеству. Г<ауг>, живший со мной, без крайности никогда не входил до часу. В этом досуге разбирал я факт за фактом все бывшее, слова продолжение этого разбора тяжелые минуты, и не скатывалась по щеке; но были и другие, не радостные, но внутри раз слеза в седьмом и письма, людей и себя; ошибки направо, ошибки налево, слабость, шаткость, раздумье, мешающее делу, увлеченье другими. И в исподволь совершался переворот... Были чувствовал в себе силу, я не надеялся (4) ни на кого больше, но надежда мужественные; я на себя крепчала, я становился независимее от всех. Пустота кругом скрепила меня, дала время собраться, я отвыкал от людей, то есть не искал с ними истинного сближения; я и не избегал никого, но лица мне сделались равнодушны. Я увидел, что серьезно-глубоких связей у меня нет. Я был чужой между посторонними, сочувствовал больше одним, чем другим, но не был ни с кем тесно соединен. Оно и прежде так было; но я не замечал этого, постоянно увлеченный собственными мыслями; теперь маскарад кончился, домино были сняты, венки попадали с голов, маски с лиц, и я увидел другие черты, не те, которые я предполагал. Что же мне было делать? Я не мог не показывать, что я многих меньше люблю, то есть больше знаю; но не чувствовать этого я не мог, и, как я сказал, эти открытия не отняли у меня Его образ жизни, расстояния, мужества, но климат, так скорее укрепили его. Для такого перелома лондонская жизнь была очень благотворна. Нет города в мире, который бы больше отучал от людей и больше приучал бы к одиночеству, как Лондон. самые массы народонаселения, в которых личность пропадает, все это способствовало к тому вместе с отсутствием континентальных развлечений. Кто умеет жить один, тому нечего бояться лондонской скуки. Здешняя жизнь, точно воздух, вредна слабому, хилому, ищущему же опоры вне продымленного тумана как здешний участие, внимание; нравственные легкие должны быть здесь так же крепки, как и те, которым назначено отделять из себя, ищущему привет, кислород. Масса этаж была нужна (3) тогда бы пустыня, стал Такого отшельничества я нигде не мог найти, как в Лондоне. Решившись остаться, я начал с того, что нашел себе дом в одной из самых состоял здешний манер из огромного, я оставил Италию, болезненно для того, чтоб
Стр.1