Рубрику ведет Лев Аннинский У русской тоски нету дна. <...> Простор в текстах Игоря Михайлова рождается среди темных стен промозглого Питера, а отзывается в скрипе подмосковных калиток, в ленивой перебранке продав щиц и завсегдатаев привокзальных пивных, в дурманящих паузах заграничных теле сериалов, а более всего — в звуках родных имен: в колокольцах и бубенцах Звениго рода, в лопнувшем вскрике сорвавшей голос гармони: Кимры!. — а еще — в райском зове: Зарайск!. — пока не слышишь, как местный охломон орет в мобильник: — Через три часа буду в Засрайске, бля! <...> «Бля» — вариация имени текущей через простор речки «Вобля». <...> Воля символизирована в загадочной молчаливости таксиста, который не хочет ни ехать, ни не ехать: — А мне похрен, — роняет он наконец. <...> Игорь Михайлов пишет очерки и рассказы, но читать его надо — как в старом тургеневском жанре: это стихотворения в прозе. <...> Вариация на вечную тему: «сирень, звезды и луна» — держится не на эротичес ком сюжете (и вообще не на «сюжете», как следовало бы по законам литературного рынка, который Михайлов игнорирует), держится эта тема (именно как тема в музы кальном смысле) на ритме и интонации, притом (что очень важно) смысл задан темой «страха», и смысл этот (что еще более важно) ускользает! <...> Мы отталкиваемся ногами и руками от земли, чтобы уско рить полет, чтобы захватило дух и исчезло время. <...> Есть смысл только в настоящем полете в никуда. <...> » Кажется, только стихи в прозе способны выдержать такое изначальное постули рование вывода, который надо бы припрятывать в конец повествования… Да не повествование это! <...> Это лирическое странствие вдоль провинциальных улочек, выровнять фронт которых безуспешно пыталась еще матушка Екатерина. <...> Странствие между временами; то ли это прошлое, то ли настоящее, то ли смешение времен, то ли их исчезновение. <...> В беспросвете русского непротыка особенно остро отдается у Игоря Михайло ва этот нерусский возглас, залетевший к нам <...>