Михаил Синельников Нежность Ездили нередко в Кахетию. <...> Преимущественно осенью, в октябре, во время ртвели, когда воздух двух великих долин по большей части состоял из молодого вина. <...> Из осмысляющего свое положение маджари — оно на протяжении нескольких месяцев, стоя во врытом в землю кувшине, меняло вкус ежедневно, а весной, в миг, когда зацветала родная лоза, начинало пениться и бурлить, добиваясь свидания с матерью. <...> Это бывало обязательно, если только в кувшин ненароком не плеснули ковш воды… На Гомборском перевале бушевали осенние леса, чьи дубы любивший живопись и всецело вышедший из не¸ Заболоцкий сравнил с Рембрандтом, а клены с парящим Мурильо. <...> От перевала вслед мчащимся машинам долго летели неотступно преследующие красные листья. <...> Сидевший в головном автомобиле поэт Иосиф Нонешвили тут снимал свою серую сванскую шапочку, чтобы встречные пешеходы и жители возникающих по обе стороны дороги селений его узнавали и понимали всю важность экспедиции. <...> Помню, как в легендарном Цинандали, куда он прихватил меня и Мишу Гиголашвили, ныне знаменитого прозаика, и куда мы чуть опоздали, Прекрасный Иосиф, хватая за рукава понемногу начавших расходиться людей, воззвал: «Халхно! <...> » То есть величественно назвал собравшуюся публику народом, человечеством. <...> После многих, всякий раз неизбежных приключений, для описания коих и романа не хватит, переполненные и нагруженные вином, ехали назад тою же дорогою. <...> И постовые отдавали честь на протяжении всего пути. <...> Возвращались в город, где представление о единении народа и деятелей искусства были столь же возвышенными, сколь и в сельской местности. <...> Да, авторитет и самое имя поэта были необыкновенно высоки. <...> И тоже парили, как Мурильо…Сколько же раз я, спотыкаясь, в самые поздние часы ковылял по старым булыжным мостовым от Александровского сада к Воронцова и далее, на Хетагурова, к Александру Цыбулевскому, с которым, на месте быстро трезвея, любил разговаривать ночами <...>